Мы снова вышли во двор. Воздух был розовым, а вершины Альп над покрытой шифером крышей – ослепительно-белыми.
– Что скажешь, Майюр?
Дядя почесал в паху и с задумчивым видом уклончиво уставился куда-то в сторону гор. Так он всегда делал, когда надо было принять какое-то решение.
– Неплохо, да? – продолжал папа. – По мне так и думать не о чем. Вот наш новый дом.
Период траура был официально завершен. Семье Хаджи пора было продолжать жить дальше, начать новую главу, наконец-то оставив позади полное утрат прошлое. И наконец-то мы были при своем деле – в ресторанном бизнесе. К добру или к худу, местом, где мы осели, оказался Люмьер.
Но конечно, ни одна семья не может существовать изолированно, словно остров. Она всегда является частью чего-то большего, – культуры, общины. И вот мы сменили привычную нам Нипиан-Cи-роуд и даже знакомое нам восточное окружение Саутхолла на окружение, совершенно нам незнакомое. Я думаю, в этом-то и состояло желание отца, который всегда хотел начать жизнь заново, как можно дальше от Мумбая и пережитой нами трагедии. Этому требованию Люмьер, безусловно, соответствовал: в конце концов, это была la France profonde – глубокая французская провинция.
Тогда, стоя на лестничной площадке третьего этажа и слушая, как мои братишки и сестренки, вереща, бегают по дому, хлопая дверьми, я впервые и заметил здание, стоявшее через улицу от особняка Дюфура.
Это был такой же элегантный особняк из такого же серебристо-серого камня. Почти весь садик перед ним занимала старая ива, склонявшая свои плакучие ветви над деревянной изгородью и тротуаром, вымощенным плитняком, в изящном поклоне, как какой-нибудь придворный Людовика XIV. Свежие одеяла, набитые гусиным пухом, проветривались, свешиваясь из двух верхних окон, и над их белыми горбами я заметил абажур ночника из зеленого бархата, латунный подсвечник, высохшие веточки сирени в прозрачной вазе. Видавший виды черный «ситроен» стоял на покрытой гравием подъездной аллее перед старой конюшней, которая теперь служила гаражом. Вдоль боковой стены дома мимо альпийской горки потемневшие каменные ступени вели вверх, к полированной дубовой двери. А там, легко покачиваясь на ветру, висела неброская вывеска. «Le Saule Pleurer» – «Плакучая ива» – гостиница, удостоенная нескольких знаков отличия.
Я до сих пор помню ту чудесную минуту, когда впервые увидел «Плакучую иву». Она потрясла меня больше, чем отель «Тадж-Махал» в Бомбее. Дело было не в размере, а в совершенстве ее красоты. Сад с камнями, заросшими лишайником, пышные белые одеяла, старые конюшни с окнами в свинцовых переплетах – все это идеально гармонировало друг с другом и являло собой саму суть неброской европейской элегантности, которая была так чужда той культуре, в которой я вырос.
