Единственное, чего мне по-настоящему хотелось, это иметь работу. Мне казалось, я могла бы выполнять любую скучную работу днем, только бы иметь возможность каждый вечер подходить к двери с дощечкой «Скульптура и лепка» Центрального училища искусств и художественного ремесла в Кинтсуэе. Но я ошиблась. Проработав год в научном Обществе, игнорируя все то, чему могла бы там научиться, я сидела теперь на краю упаковочного ящика, сознавая, что так больше продолжаться не может.
Моя добрая начальница не имела ни малейшего представления, как приспособить меня к работе. С первой же минуты, когда мы стояли, разделенные канцелярским столом, вежливо улыбаясь, она — высокая, с серебристыми седыми волосами и все же еще недостаточно уверенная в себе, и я. Как ей казалось, невежественная и дерзкая, — мы не сумели понять друг друга. Она была очень занята, но никогда не поручала мне ничего, что по-настоящему облегчило бы ее труд, и я так и не поняла почему.
Секретарша пыталась справиться одна с уймой запутанных канцелярских дел, и я теряла попусту время. Незначительную, не требующую никаких усилий работу, которую мне иногда давали, мог легко выполнить любой мальчишка на побегушках. Меня мучила совесть, что я даром получала деньги. Тут была доля и моей вины, ведь я не просила свою начальницу поручить мне более серьезное дело. Если бы я приступила к работе, стремясь приобрести знания по египтологии, все было бы по-другому. Короче говоря, дело обстояло так: секретарша не хотела или не могла доверить мне сколько-нибудь ответственную работу, а я, испытывая неизбежную скуку, плохо и с трудом выполняла даже мелкие поручения.
Итак, в это холодное дождливое утро я сидела в мрачном полуподвале, не зная, что предпринять. Как долго смогу я выдержать здесь? Да и следует ли к этому стремиться? Я поднялась. И зачем, бог знает как давно, меня послали сюда? — пыталась я вспомнить. Ах да, мне нужно было отыскать в большом ящике рисунок с изображением Фиванской гробницы, понадобившийся для одного из изданий.
Крышка была снята. Я стала вытаскивать один за другим запыленные, твердые рулоны ватмана. Видимо, их давно никто не тревожил — они оказывали упорное сопротивление любой попытке выпрямить их.
Наконец, почти на самом дне ящика я нашла нужный рисунок. Там было еще что-то твердое, завернутое в пыльный холст. Развернув холст, я увидела какой-то предмет с гладкой поверхностью, на которой сквозь толстый слой пыли еле-еле проступал узор. Я лениво провела пальцем по поверхности и замерла в изумлении. Так бывает, когда вы внезапно обнаруживаете потайное гнездо завирушки. Раздвинув листву старой, запыленной ветви плюща в тенистой роще, вы сначала не видите ничего, кроме серо-зеленых листьев и почерневшего дерева. И вдруг вы приподнимаете еще один лист — вот гнездо перед вами. В нем четыре яйца — теплые, отливающие мягкой, как шелк, голубизной, слегка светящиеся в своей изящной колыбели. Я вспомнила о них, увидев этот необыкновенный красочный предмет. Поднеся его к свету, я тщательно стерла пыль. Это был всего лишь кусочек глазурованного изразца, но в этот момент душевного уныния он неожиданно затронул во мне какую-то струну. Его фон имел необычный голубой оттенок, а плотный слой глазури придавал ему свойственный скорлупе блеск. На этом фоне вырисовывались три лотоса, тонкие вьющиеся стебельки которых были достаточно прочны, чтобы удержать чашечки цветков, слегка окрашенные в сиреневый цвет, покоившиеся внутри нежно-зеленых веерообразных околоцветников.
