«В любой момент я способен открыть страницы «Войны и мира», и Толстой дает мне наибольшее ощущение действительности, — говорит Парницкий. — Если идеалом романа является создание иллюзии, что ты имеешь дело с реальностью, а не вымыслом, то ни один писатель не доставляет мне такого ощущения. Кроме Толстого. Помню, как когда-то, еще мальчишкой, я взял в руки эту книгу, оставленную родителями, и до сих пор она не перестает меня волновать…» Большое впечатление произвел в 30-е годы на начинающего польского прозаика леоновский «Вор», где как одно из действующих лиц выступает писатель Фирсов, воссозданные пером которого другие персонажи жаждут обрести «надежду на бессмертие». Вероятно, не без влияния этого произведения Л. Леонова начал позже Парницкий в романах вводить читателя в собственную творческую лабораторию, знакомить с обстоятельствами своей биографии и эволюцией мировосприятия.
В лекциях, прочитанных Парницким студентам Варшавского университета, есть любопытные рассуждения о роли эпиграфа в романе. Он рассматривает там эпиграфы, взятые Толстым к «Анне Карениной» и Пушкиным к «Евгению Онегину». Объясняет, как выбирались им самим эпиграфы (а от них нередко происходят и названия книг) к трилогии «Лунный лик» (1961–1967), романам «Аэций — последний римлянин» (1937), «И у сильных славный» (1965), «Грозящий перст» (1970). Вот только к «Серебряным орлам» нет никакого эпиграфа. Хотя, думается, им вполне могла бы стать (а возможно, и ко всему творчеству Парницкого) строка Циприана Норвида: «Прошедшее — оно сейчас, но чуть подале».
Весьма показательно, что дебютом двадцатипятилетнего Парницкого стал литературно-критический очерк «Генрик Сенкевич и Александр Дюма-отец». Сам писатель признавался впоследствии: «Говоря о моем отношении — а, я думаю, также и других исторических романистов — к наследию и традициям романа В. Скотта, Г. Сенкевича и других, я бы отметил: мы никогда не стали бы авторами исторических романов, если б некогда не были увлечены тем или иным произведением В. Скотта, А. Дюма или «Саламбо» Флобера, и конечно, Сенкевичем и «Фараоном» Пруса. Это была наша школа, она нас воспитала, сделала нас тем, чем мы являемся…»
Однако, пройдя «школу» классического исторического романа, Теодор Парницкий не стал на путь слепого подражания прославленным учителям. Касаясь, например, вопроса о связи своего творчества с наследием Сенкевича, он уподобляет себя Иакову из библейской притчи, боровшемуся с ангелом. Признавая создателя «Камо грядеши» своим «ангелом» и ощущая, что находится в его власти, Парницкий — Иаков тем не менее страстно желает освободиться от этой власти.
