Антонен не мог смириться с распущенностью городских отбросов. Когда-то в Англии таких людей метили каленым железом, продавали в рабство, помещали в богадельни или монастыри, чтобы научить добродетелям труда. Любопытную исправительную машину изобрели голландцы: бродягу, не желавшего работать, сажали в подвал, который наполнялся водой. Если он переставал откачивать воду, то тонул. Суровый, но действенный урок.
Антонен жил теперь двойной жизнью: риелтор днем, охотник, следопыт вечерами. Придя с работы, он переодевался и шел обшаривать Париж в поисках какого-то несуществующего решения. Чего он, собственно, искал? Он сам не знал, но так продолжаться не могло! Он хотел открыться Монике, но они были недостаточно близки. Однажды он признался ей, показав на валяющегося в подворотне клошара:
— Эти люди мне омерзительны…
— Не нервничай, миленький, просто не смотри на них!
И наконец его осенило: он делал большую воскресную уборку, именуемую у него чрезвычайной и занимавшую от четырех до шести часов. Вымыв пол специальной тряпкой, выписанной из Скандинавии, он случайно наткнулся на пару ботинок — тех самых, которыми он избил пьяницу восемь месяцев назад. Он поместил их, образно говоря, в карантин, убрав в дальний угол шкафа «в наказание». Он поморщился, увидев на них слой пыли, и дважды начистил их, пока они не заблестели как зеркало.
И тут вдруг все стало ясно.
Эти ботинки указали ему путь.
Все его блуждания, все терзания последних месяцев обрели смысл в этой элегантной и изысканной паре обуви. Ботинки были орудием возмездия. Он поцеловал их, прижал к груди как ребенка.
Вот оно — решение.
Он не осмеливался облечь его в слова.
Это было невыразимо.
Есть жизни, которые стоят больше других.
Но многие, очень многие стоят меньше — вот истина.
То было обращение — мгновенное.
От потрясения Антонен опустился на пол, обхватил голову руками, борясь с головокружением. Так он пролежал в прострации несколько часов, не в состоянии ни двигаться, ни говорить. Моника нашла его на полу среди разбросанных вещей и вызвала «скорую помощь». Врач диагностировал приступ тетании[6] и сделал успокоительный укол. Когда назавтра она попыталась его расспросить, он не захотел отвечать. Она заключила, что дело в связи на стороне и замкнулась во враждебном молчании. Он мог бы успокоить ее, сказав правду, но не снизошел до этого.
