Ариэль начинал официантом в парижском кафе, откуда был уволен за неуместные комментарии: будучи полиглотом, он мог хоть кого отговорить от трапезы. Разубеждая клиентов, он хаял кофе с молоком, смерть для печени, кока-колу, яд для слизистых оболочек, мог десять минут разглагольствовать по поводу какого-нибудь сэндвича с ветчиной, указывал на погрешности в диете, рекомендовал или не рекомендовал те или иные вина, распространялся о вреде твердых и мягких сыров. Короче говоря, английские, испанские, немецкие туристы, желающие вкусить французской кухни, шарахались от него и уходили голодными. Он скрупулезно считал калории и в ресторане делил свою порцию надвое, чтобы не толстеть. Он мог бы оставлять еду на тарелке, но нет — один вид ее был дня него оскорблением. Если официант медлил убрать излишки, он под шумок перекладывал их вилкой в пластиковые пакетики. Зрелище было неаппетитное. Политически он был левым, по крайней мере, до дня выборов, когда его рука сама собой опускала в урну бюллетень кандидата от правых. Он не мог иначе. После этого он вновь становился убежденным прогрессистом, и его друзья были ему под стать: экс-леваки из богатых, образумившиеся «анфан террибли», дедки в джинсах, шестидесятилетние старички в прикиде рокеров. Каждый вечер он приходил поболтать с Антоненом, опекал его как родного сына, хотел вылепить по своему подобию, только сетовал, что тот так мало интересуется прекрасным полом. Скабрезные намеки оскорбляли стыдливость молодого человека. При всей своей сдержанности Ариэль пускался порой в откровенности, от которых Антонену становилось не по себе:
— Знаете, я, как все, глупо боюсь старости. Почему столько мужчин и женщин ищут все новых партнеров? Да чтобы обмануть время: новое тело — это оплот против смерти, короткая победа над дряхлением. Моя первая жена, ныне покойная, была божественным созданием, в прошлом манекенщицей. На моих глазах ее длинные ноги мало-помалу покрывались целлюлитом — так плющ съедает растрескивающийся под ним мрамор. Мне стало страшно.
Ариэлю хотелось быть одновременно Казановой, Жаном Нувелем[2] и Франсуа Пино[3], равно как и безусловным хозяином элитной недвижимости. Каждую неделю он боялся, что жилищный пузырь лопнет и хлынут лавиной дурные новости. Еще он подумывал создать в Париже соколиную охоту для истребления голубей, разрушающих камень своим едким пометом. С восторгом воображал он полчища хищных птиц: соколов, ястребов, сарычей, атакующих в небе голубок и вяхирей. С некоторых пор, признался он Антонену, у него небольшая проблема со зрением. На всех мужских головах ему мерещились кипы. Он всматривался в лысины в поисках следа от круглой шапочки. Даже на головах Папы и святых ему виделось черное блюдечко поверх волос. Он уже показался окулисту, который его успокоил, и собирался посетить психотерапевта.
