Коридор оканчивался небольшой комнатой, где он осмотрел коллекцию пресс-папье за стеклом витрины. Там же на полочках были разложены различные предметы, количество которых удваивалось зеркалами, стоящими за ними. Он пристально рассмотрел браслет с красными и синими ромбиками, дверные ручки, бильбоке из стекла и даже скалку для теста, сделанную из зеленого стекла. Особенно его привлекла коллекция шариков, увитых гирляндами из того же материала; иногда внутри их были воссозданы целые цветки, маленькие головки которых покачивались за прозрачным овалом. Еще больше его заинтересовали камеи, одна из которых послужила хранилищем смерти месье Ришело. Они заключали в себе керамическую пластинку с нанесенным изображением. Он узнал портрет королевы Елизаветы, подаренный Колетт хрустальным заводом Сен-Луи. Все камеи были разными.
Фушеру достал фотографию «камеи», переданную ему Ласкоме. Принадлежал ли он к этой же коллекции? Он сравнил его с образцами на выставке. На фотографии был изображен изящный женский профиль, рельефно выделяющийся между двумя мужскими лицами: одного седоволосого, другого — в синем кепи. Как подобная красота могла принести смерть?
Затем Фушеру прошел через комнату с коллекцией бабочек, направляясь в зал, скопированный с одного из залов Пале-Руайяль.
Мимоходом он заметил свое отражение в полный рост в высоком зеркале, подстерегавшем посетителей при выходе из коридора: довольно хитрая уловка, заставляющая их поверить, что именно они разгуливают по комнате писательницы. Стало быть, таким видела его дочь несколькими минутами раньше? Еще не утративший стройности мужчина, представительный, в костюме-тройке, со ртом, разучившимся улыбаться, со стальными глазами, в которых нет теплоты? Он подошел поближе.
Обычно он избегал смотреть в зеркало. У него вошло в привычку бриться, не глядя в него, тщательно следить за своей внешностью — опять же без зеркала. Ему казалось, что оно выявляет напоказ то, что должно скрываться от окружающих, — внутренний разлад, с которым он жил многие годы. Зато одевался он хорошо. Даже слишком хорошо для выбранной им профессии. Когда-то он предпочитал рубашки из тонкого хлопка, красивые ткани, шелковые галстуки, которые так нравилось мять Клотильде…
Он отошел от зеркала.
Его любовь к подлинникам была наконец удовлетворена при виде мебели, принадлежавшей Колетт. Он восхитился остроумным убранством стола-пюпитра, который ставили на кровать, и открыл, что синий маяк — всего лишь металлическая лампа, облицованная синими листиками. Его тронул хрипловатый голос писательницы, который она приобрела в конце жизни.
