Но служба в Соляной конторе и московская жизнь длились недолго. Не к тому тянуло сейчас Васеньку, а к расширению своего кругозора, к философии и тихим размышлениям, к совершенствованию в языке, к переводам, к литературе, которая служила бы воспитанию добродетелей… Тянуло к деревенскому спокойствию и трудам, может, еще к обогащающим душу путешествиям…
Не прослужив и году на соляном поприще, Васенька отправил письмо в Мишенское, извещая о своем решении выйти в отставку, не сделав никакой служебной карьеры. Первой разочаровывающее это письмо прочла любящая «бабушка» Марья Григорьевна, которая тут же прислала ответ:
«Я матушке твоей письмо не дала. Она очень грустить будет, а лучше сам приедешь, так и она спокойна будет, а твое письмо ты писал в горячке самой, то мог бы ее и убить. Словом, тебе скажу, что всякая служба требует терпения, а ты его не имеешь. Теперь осталось тебе ехать ко мне и ранжировать свои дела. Мадам едет наша в Москву, вот и лошади готовы… Я писала к Авдотье Афанасьевне, чтобы тебя отставить, и паспорт дали порядочный, а то мне очень больно; у меня никто не знает про это, только Петр Николаевич да Анюта… Прости, приезжай».
Письмо «бабушки» нежное, всепрощающее — при таком-то крушении надежд. А знать будут пока, кроме нее, про его незадачу только сестричка-подружка Анечка да овдовевший Юшков…
Приехал Вася домой разочарованный неудачей в службе — приехал лечить душу милой с младенчества природой, приехал недовольный собой, мучимый ощущеньем недостаточности своего образования (если уж и немецкий знает он плохо, что ж говорить о других предметах, об уменье самостоятельно мыслить!), неспособный найти настоящую цель. Даже литературная удача не спасла. А удача была большая. Сделал Жуковский новый, второй перевод элегии Грея «Сельское кладбище» и послал ее Карамзину. Карамзин не только принял элегию и напечатал в своем «Вестнике Европы», но и присовокупил к публикации похвальное слово молодому автору, имя которого после этого сразу стало известно русским читателям. Неудивительно — появился в России новый поэт со своим настроением, своим ритмом, своей особой музыкальностью. Тут уж не скажешь, что это перепев Карамзина или Грея, тут новый шаг в том же избранном направлении, да еще такой, что всей русской поэзии очень сгодился.
Уже бледнеет день, скрываясь за горою,
Шумящие стада толпятся над рекой,
Усталый селянин медлительной стопою
Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.
