— Раздевайся, потаскуха!
Это было уже слишком. Я разразилась рыданиями.
— Почему вы мне это говорите? Почему? Я не потаскуха!
От этого он впал в ярость. Он прорычал:
— Заткнись, потаскуха! — И он изнасиловал меня, дав понять, что я лишь вещь и не имею никакого права на слово.
Когда я вернулась к себе в комнату, на экране мобильного телефона, спрятанного под подушкой, увидела двадцать пять пропущенных вызовов от Хишама. По крайней мере я для кого-то существовала.
Следующей ночью меня позвал Каддафи и снова разрядился на моем теле. Потом он заставил меня нюхать кокаин. Я не хотела. Мне было страшно. У меня пошла кровь из носа, тогда он положил его мне на язык. Я потеряла сознание.
Проснулась я с кислородной маской на лице в медпункте украинок. Елена гладила меня по руке, Алина смотрела на меня с беспокойством. Они ничего не говорили, но я видела их сочувствие. Меня отвели в комнату, где я два дня пролежала в постели, не в силах стоять на ногах. И только образ Хишама помог мне держаться за жизнь.
Лишь на третий день Амаль узнала о случившемся. Мне было лучше, и у меня совсем не было желания говорить, но она вне себя схватила меня за руку и отвела к Вождю. Он сидел перед компьютером.
— Мой господин! Это неразумно — давать наркотики малолетней! Это криминал! Опасно! Что на вас нашло?
Она смотрела ему в глаза с потрясающим бесстрашием. Держа одной рукой мою, вторую положив на бедро, она требовала ответа. Она осмеливалась требовать от него отчет!
— Проваливай! — проревел он, указывая ей на дверь. — А ее оставь!
Он вскочил, сдавил мне грудь, закричал:
— Танцуй! — И включил музыку. Потом он вцепился мне в плечи: — Ты зачем рассказала, потаскуха?
— Я ничего не говорила! Они сами обо всем догадались!
Он избил и изнасиловал меня, помочился на меня и, когда отправился в душ, прокричал:
— Пошла вон!
Я спустилась к себе, мокрая и ничтожная, убежденная в том, что никакой душ не сможет меня отмыть.
***
Амаль Дж. не переставала злиться. Но все же она по-настоящему восхищалась Вождем. Возможно, она его даже любила, что мне показалось также невероятным. Она говорила, что обязана ему за дом, в котором жила ее семья, за машину, за некоторый комфорт в жизни. Я не задавала вопросов, я и так была в немилости. Но когда она говорила: «Клянусь головой Муаммара», я знала, что ей можно верить. В Баб-аль-Азизии она не боялась ставить всех на свои места. Жуткому Сааду аль-Фаллаху из протокольной службы, который обращался с ней как с шлюхой, она кричала: «Ты бы лучше заткнулся, педик!» Она ворчала, ругалась, приветливая, как дикобраз, и безразличная к остальным. Но моя беда ее напугала. Утром она ворвалась ко мне в комнату и сказала:
