— Тоже мне, сравнил оглоблю с коромыслом, — не унимался старик.
— Тише, казаки! Нам бы только начать, а там оно само пойдет от станицы к станице, как пал по тайге...
— Терпение и еще раз терпение. Время пока не приспело, — сказал Таров, не повышая голоса. Это замечание было поддержано одобрительным гулом собравшихся, и Епанчин, махнув рукой, возвратился на свое место.
Таров прожил в станице две недели, встречался и откровенно со многими беседовал, у него сложилось определенное мнение о каждом человеке. Почти все они вовлечены в повстанческую организацию в первые годы Советской власти, многие хотели бы тихо выпутаться из нее. Однако открыто высказать это желание боялись. Враждебно были настроены Епанчин, Размахнин и еще пять-шесть человек. Епанчин относился к Тарову с плохо скрытым недоверием, на его вопросы отговаривался короткими фразами.
— Вы в каких частях служили, Иван Иванович? — спросил Таров.
— В разных.
— А родом откуда?
— Сибиряк.
Все же Ермаку Дионисовичу удалось кое-что установить: Епанчин остался здесь по заданию Семенова. В годы гражданской войны командовал карательным отрядом и загубил сотни безвинных крестьян, уничтожал целые семьи, поселки и деревни.
В памяти Тарова отпечатался приказ, возмутивший его летом девятнадцатого года. «Если среди жителей найдутся люди, которым нужны красные шайки, — издевательски объявлялось в приказе, — пусть такие переходят в лагерь бандитов с большой дороги. Но считаю нужным предупредить, что пощады им не будет. Потомство этих «героев» будет уничтожено, имущество реквизировано, а селения сожжены, дабы не оставалось камня на камне». И вдруг Ермак Дионисович отчетливо вспомнил: под приказом, выделявшимся особой жестокостью среди других не менее бесчеловечных, стояла каллиграфически выведенная подпись командира карательного отряда Епанчина.
Еще издали Ермак Дионисович заметил скопление подвод и людей возле дацана — буддийского монастыря. В детстве он вместе с отцом раза два-три был здесь. Тогда у монастыря чинно восседали ламы и хувараки-послушники в желтых халатах и остроконечных шапках с красными кисточками. Нынче тут творилось что-то непонятное. Таров пробрался к дацану и долго стоял, любуясь золочеными шпилями, узорными воротами и расписным карнизом под изогнутой крышей. Отец рассказывал: сажа, охра, цветные порошки, доставленные из Китая и Тибета, размешивались на мозге ягнят и яичном желтке. От этого краски долгие годы горели лунным светом, точно свежие.
