— А иногда я думаю, России нужна была революция. Иначе страна задохнулась бы в деспотизме и разврате. Рассудком понимаю это, а принять не могу: боюсь большевиков и всего нового, что там сотворилось...
Последние слова, возможно, были сказаны с целью прощупывания Тарова.
— С такими настроениями — один шаг до полного признания большевиков, — заметил с иронией Ермак Дионисович.
Из раскрытых настежь окон ресторана, завешенных узорным тюлем, доносилась песня. Красивый голос известного в эмигрантских кругах певца выводил чеканно слова:
Молись, кунак, в стране чужой;
Молись, кунак, за край родной;
Молись за тех, кто сердцу мил,
Чтобы господь их сохранил.
Корецкий по-дружески обнял Тарова за плечи
— Тут водку держат, должно быть, специально для заманивания нашего брата русака. Зайдем?
Таров согласился. Они зашли и заказали водку, закуску.
— Глядите, какая выправка, — бросил Корецкий вслед официанту. — Офицер, должно быть. Тепло устроился, подлец!
— Жить-то надо, — сказал в шутку Ермак Дионисович.
— Надо, только по-человечески, а не по-скотски, — возразил капитан. — Забыли, черт побери, что нас произвела на свет великая нация... Все забывается, — вздохнул Корецкий. — Я иногда пытаюсь вспомнить лица школьных друзей — и не могу: забылись. Лицо матери с большим трудом припоминаю.
— Говорят, в Париже функционирует царский двор, — заметил Таров. — Кто-то из великих князей возглавил. Раздают титулы, награды...
— А что же еще остается делать? — истерично рассмеялся Корецкий. — Все это, Таров, глупость, чепуха. России нужен не царь, а кнут... Знаешь, с проволочной кисточкой, какие ловко делали деревенские пастухи. Чтобы одним ударом десять человек опоясывал, до крови... Знаешь, что бы я сделал, если бы меня назначили министром внутренних дел обновленной России? В каждом городе, в каждом селе — да что там, в каждом доме у меня был бы осведомитель. Человек только о чем-то подумал, а я уже знаю. Всякую революционную ересь уничтожал бы в самом зародыше, под корень...
Между тем певец на бис исполнял песню и заканчивал ее:
Пускай теперь мы лишены
Родной земли, родной страны.
Но все пройдет, наступит час,
И солнца луч блеснет для нас.
— Прекрасная песня и поет хорошо, сукин сын, — сказал капитан, поднимая рюмку.
Таров слушал откровения Корецкого и думал: если бы представился случай, этот стал бы вешать, пытать, убивать. А Корецкий, очевидно, продолжая размышлять вслух, сказал:
— Вся эта наша болтовня — пустое занятие, капитан. Нужны действия, а не слова. Годы не остановишь. Минует десяток лет, и наступит старость. На что мы будем годны? С внучатами нянчиться? Впрочем, и внучат не будет — баб-то здесь нет. А наши генералы рассусоливают о справедливости, о долге. Судьба Николашки ничему их не научила...
