Я молча перелистал перевод — так и есть, машинистка перепутала: вместо «Проекта Маттерхорна» она напечатала «Проект Манхеттена»! А я, шляпа, при чтении с машинки машинально пропустил эту грубую ошибку.
— Бедный доктор Готтлиб, если бы он прочел мой перевод, то вызвал бы меня на дуэль… Или у них это не принято? Скорее подал бы на меня миллионный иск в суд! — только и нашелся я, что сказать.
— Не знаю, как бы поступил Мелвин Готтлиб, а я вам, Георгий Иванович, делаю серьезное замечание,— отчеканила Гоголева.— Вы, лучший переводчик технических текстов в НИИ (я об этом и не знал!), допускаете такие ляпсусы…— Она кивнула на ксерокс: — Перепечатайте заново в пятидесяти экземплярах… за свой счет!
— Лучше пошлите в Америку, я согласен и на самолете,— с кислой улыбкой пошутил я.— Я лично извинюсь перед мистером Готтлибом.
— Вы, оказывается, еще и скупердяй,— чисто по-женски взглянула она на меня. В голосе ее прозвучали презрительные нотки.
— Повысьте мне зарплату, тогда, может быть, я стану щедрее: не пятьдесят, а сто экземпляров отпечатаю за свой счет,— в тон ей ответил я. С чего она взяла, что я скупердяй? Впервые меня в этом обвиняют.
— Вы полагаете, что ваш перевод заслуживает массового тиража? — ядовито осведомилась Ольга Вадимовна.
— Вы же сами сказали, что он вас потряс, а что будет с рядовыми читателями! — усмехнулся я.
— Мнение рядовых читателей, как вы изволили выразиться, вы услышите на производственном совещании,— отчеканила Гоголева.
— Может, мне сразу заявление подать директору… по собственному желанию? — брякнул я, подумав, что мой сомнительный юмор вконец зашел в тупик.
И тут же последовала расплата!
— Я считала вас умнее, Георгий Иванович,— заметила Ольга Вадимовна, сожалеюще глядя на меня.
— В этой… отравленной дымом атмосфере я что-то плохо соображаю,— наконец отомстил я ей и поднялся с заскрипевшего кресла.
— Георгий Иванович, когда будет готов перевод статьи японского ученого о перспективах пневматического транспорта? — сухо осведомилась Гоголева. Я заметил, как она затолкала скомканную сигарету в пепельницу.
— Будет,— буркнул я и вышел из кабинета. Я был недоволен собой: за подобные ошибки замдиректора могла бы при желании мне и выговор влепить! Черт с ним, с выговором, обиднее всего, что высекла меня, как мальчишку, и вдобавок скупердяем обозвала… Это обиднее всего, потому что неправда. Я не любил жадных, мелочных людей. Деньги я тратил без сожаления, был бы скупердяем, уже мог бы на новую машину накопить, а у меня на сберкнижке кот наплакал!
