— Моник, убери это! — палец обличительно ткнулся в «Морфо и Морфо».
Моник съежилась, словно пыталась спрятаться за монитором. Она за четыре года работы ни разу не видела шефа таким. Она мечтала о нем, что уж скрывать. Грех не мечтать о таком красавце, особенно когда он день-деньской перед твоими глазами, в самой непосредственной близости. Моник понимала, что ей ничего не светит — шеф очень четко сразу обозначил дистанцию. Но мечтать-то ей никто не запрещал: как он берет ее — на ее столе, на его столе, на столе для заседаний, на кожаном диване… А вот теперь, в последние дни, ей не мечталось об этом. А вот схватить папку с документами и огреть его по его блондинистой башке очень хотелось. Проработав личным секретарем Сержа Бетанкура неполных четыре года, она только сейчас узнала, какой у шефа может быть характер — тяжелый и непредсказуемый. Никак на него невозможно было угодить в последнюю неделю. И какая муха его укусила?
Моник опасливо покосилась на дверь кабинета шефа и со вздохом подняла взгляд на фотографию снежного барса. А ты-то чем этому монстру не угодил? Но убрать придется. Прости, друг, ничего личного.
* * *
Он вчитывался в этот параграф в пятый или шестой раз. Но на второй строчке смысл прочитанного неизбежно расплывался. Серж вздохнул и встряхнул стопку листов, словно так буквы встанут на свои места, и текст станет понятнее.
— В этой квартире чертова прорва квадратных метров. А вам надо сидеть непременно на кухне, мсье Бетанкур…
— Моя квартира — где хочу, там и сижу.
Он на самом деле любил сидеть на кухне. Тут хорошо. Светло. Спокойно. Вкусно пахнет. А еще его дико угнетало в последнее время одиночество. А тут хоть есть с кем парой слов перекинуться.
Наказание Господне, оно же Порождение Ада, звякнуло чем-то за его спиной. И не преминуло высказаться.
— Наконец-то это случилось. Да восторжествует справедливость!
— Тебе делать нечего?
— Есть. Я-то как раз дела делаю — в отличие от некоторых, — за спиной Сержа и в самом деле доносились звуки активности Порождения Ада. — Наконец-то ты попал. Попал на ту, которой оказалось недостаточно смазливой физиономии, накачанного пресса, крутой тачки и банковского счета.
— Кофе мне свари!
— Слушаюсь, монсеньор, — Наказание Господне виртуозно умело балансировать на грани вежливости и издевки. И, продолжая чем-то там деловито позвякивать и шуршать: — Сколько раз вы слышали это от меня, монсеньор? Что рано или поздно этого окажется недостаточно? Что на одной смазливости далеко не уедешь? И надо учиться думать о партнерше и ее удовольствии? Ну? Было такое сказано?
