— Они… они про маму сказали…
— Что… про какую маму, — не понял Сурин.
— Какую‑какую… нашу… мою! — на последнем слове сын резко повысил голос.
— Не понял… Что сказали? — уже тише, оглядываясь на веранду, спросил Сурин.
— Я не могу это сказать, — ещё тише сказал Антон и покраснел.
— Таак… — протянул Сурин, начиная кое что осознавать в загадочном молчании сына.
— А чего это… почему они сказали‑то? — он "зашёл с другого бока".
— Да они тут рядом с нашим забором… ну на пасынках этих, что там валяются, в карты резались. Ну, а мама их прогнала. Они разозлились, а тут я как раз с волейбола на обед шёл. Они меня остановили, ругаться стали, на меня, на маму… ну и сказали… А я им… в общем, подрался, — тихо закончил Антон.
— Так, понятно. Ты потому и матери ничего не сказал?
— Разве я мог ей такое сказать?
— Ну, ей ладно. А мне… мне ты должен сказать. Я должен знать, понимаешь?
Антон ещё ниже, чуть не на стол опустил голову, и, словно проходя сквозь какую‑то труднопреодолимую преграду, совсем тихо заговорил:
— Они… они сказали, чтобы я ей передал… ну чтобы она тут не кричала… ещё там что‑то, и что мы тут не хозяева улицы и пасынки эти не наши. Ну и это… это уж Володька, старший сын Хромого сказал, чтобы она тут не трясла… — Антон замолчал.
— Не трясла… что не трясла?
— Ни что, а чем… Ну пап, сам что ли не знаешь, как матом ругаются?
— Задом, что ли, — высказал догадку Сурин.
— Про это тоже говорил… но не только. Он ещё хуже сказал.
— Хуже, что хуже… жиром, что ли, животом?
— Да нет, — с досадой, от того, что отец столь недогадлив отреагировал сын. — Тем что ниже.
— Ниже… чего ниже?
— Ну, ниже живота… под ним, — через силу пояснял Антон.
Наконец Сурин понял, что сын просто не может произнести в подобном виде слово, обозначающее ту часть тела матери, из которого он появился на свет.
— Ты им хорошо дал? — теперь уже у Сурина глаза недобро сверкнули.
— Ну… Володьке этому и глаз подбил, и кровь с носу пустил. До сих пор с бланшем ходит. Брату его под дых двинул, и кореша ихнего тоже достал, — уловив перемену в настроении отца, Антон уже чуть не с радостью докладывал о своих достижениях в той драке.
— Ладно… Правильно, что ты матери про это ничего… молодец, — похвалил сына Сурин. — А сегодня пойдём к Хромому. Это дело так оставлять нельзя… поговорим.
Услышанное от сына, сначала очень разозлило Сурина, но постепенно он остыл. Он понимал, что в этом посёлке, так же как и в большинстве подобных населённых пунктах России, заочное словесное оскорбление женщин — дело обычное. Отцы в присутствии детей подобным образом обзывали их матерей. Дети к этому привыкали, для них это являлось обычным часто употребляемым словосочетанием, как бы и не считающимся оскорблением. И в той возбуждённой перепалке они в потоке слов так же привычно упомянули интимное место соседки‑москвички, о которой наверняка нелестным образом отзывались и их родители, то есть трясущую различными частями своего слишком раскормленного тела, в том числе и той, что располагалась "ниже живота"…
