О Господи! Наверное, Изобел тоже присвоила себе подобную привилегию.
— Ничего особенного не случилось, — заявила Дженис, надеясь, что уверенный тон придаст силы ее словам. Месяц, проведенный в деревне, позволит ей забыть невеселое время, когда она была неприметной серой мышкой, вклинившейся между блестящей красавицей Маршей и прелестной чаровницей Синтией, которой вскоре предстоял собственный дебют в свете. — Мы с тобой можем поиграть в карты, пока не вернется Оскар, разве нет?
— Хорошо, — согласилась служанка. — Но вы не слишком сильны в картах, миледи. Мне кажется, что вам больше повезет с герцогом, если мне позволено это сказать.
— Иззи!
— Неужели вы не хотите замуж? Каждая благородная юная леди мечтала бы о таком муже, если у нее имеется голова на плечах.
— Но я хочу выйти замуж только по любви!
К чему лукавить? Дженис не прочь выйти за герцога, но вряд ли на это можно надеяться при сложившихся обстоятельствах.
Изобел сдала карты и, высунув кончик языка, принялась их разглядывать, между прочим заметив:
— Должна сказать, полюбить герцога гораздо легче, чем кого‑либо еще.
— Вопрос в том, насколько готов герцог обратить внимание на такую, как я, — пробормотала Дженис. — И мы обе знаем ответ.
— Ну не надо относиться к себе слишком сурово, — возразила Изобел. — Вы очень милая и симпатичная, миледи. И у вас была куча ухажеров в Лондоне.
— Вот именно, была, — вздохнула Дженис.
Изобел громко рассмеялась:
— Возможно, вы были чересчур прижимистой, когда речь заходила о поцелуях…
Похоже, так оно и было. Дженис вытянула карту: опять черви! — и заявила:
— Все, больше думать о любви не желаю! Это слишком необъятный предмет. — К тому же целоваться ей вовсе не понравилось: скучно и глупо, — и это открытие явилось для нее тяжелым разочарованием. — А теперь давай играть в карты, пока Оскар не вернулся. Клянусь, на этот раз я тебя обыграю!
Но пятнадцать минут спустя, когда дверца кареты открылась, Дженис уже снова проиграла, а взору ее предстал вовсе не Оскар. Насколько она смогла рассмотреть сквозь завесу неожиданно повалившего снега, незнакомец был высок и широкоплеч, лет двадцати пяти. Видимо, один из грумов герцога, предположила она. На нем был отлично скроенный практичный сюртук и просто завязанный галстук. Его угольно‑черные волосы, спускаясь из‑под бобровой шапки, вились возле ушей, оттеняя гладко выбритый мужественный подбородок.
Неподалеку терпеливо стояла его лошадь.
Дженис резко выпрямилась и посмотрела незнакомцу в глаза, темно‑синие, совсем как сапфир в кольце ее отца, в окружении густых черных ресниц. А губы… ах его губы! Будто из‑под резца мастера: твердые, мужественные и такие же выразительные, как глаза, излучавшие глубокий ум, настроение и колоссальную неуемную энергию, свидетельствующую о независимости, несмотря на простое платье.
