- Пфф! Ты любишь абрикосовое варенье. Мечтаешь завести двух кошек. Твой любимый цвет зеленый. В детстве ты хотел стать врачом, поэтом или пиратом. Почти каждый вечер ты поднимаешься на крышу дворца и смотришь на закат...Ой, а шампунчик только такой? Хм! Мужчины!..У тебя никогда не было друзей, потому что родители запрещали твоим сверстникам общаться с сыном шлюхи. Первую кражу ты совершил, чтобы сделать подарок матери на Сменогодье. Мельхиоровое кольцо. Тебе тогда было восемь. Но за двадцать четыре дня до праздника твою мать убил один из клиентов. Его так и не нашли. Потому что особо не искали. Ты хранил кольцо пять лет. А потом похоронил. Зарыл его в кленовой роще. Ты ненавидишь пенку на молоке и до сих пор боишься грозы. Твоя первая...
- Довольно! - рявкнул наместник.
- Сам же не верил!
- Хватит! Хватит.
Септимус схватился за горло. Гадкое чувство: словно по твоим внутренностям ползают ледяные черви. Словно ты стоишь посреди огромного пустого поля, а вокруг ни души, но ты понимаешь, что со всех сторон на тебя смотрят. Она знала! Она знала все! Даже то, что было запечатано в самой глубине сердца, то, что не хотел знать и помнить даже он сам.
- Не смей никому рассказывать, - прошипел Септимус.
- Конечно, не расскажу, - по-прежнему легкомысленно пообещала Мирра, вылезая из ванны. - Полотенчико есть? Ага, вижу, спасибки. Не расскажу, если ты сам этого не захочешь.
Наместника словно подбросило:
- Тогда что это такое было в пещере? Какого рожна ты разболтала Гансу про мою мать?!
Взгляд Мирры выражал вежливое недоумение:
- Так ведь ты сам этого хотел.
- Кто? Я?!
- Ты. Тебе хотелось с ними поделиться, но ты все никак не находил повода. Любите вы, люди, все усложнять! Мне по-прежнему нечего надеть.
Не обращая на Мирру внимания, Септимус прошел в спальню и плюхнулся на кровать. Пустота, которую он много лет назад сумел ужать до малюсенькой точки и запрятать в самой глубокой и темной части сердца, стала стремительно расширяться. Оголодавшая, она пожирала его с жадностью зверопотама. Одно единственное воспоминание разрушило барьер, который разум возводил годами. Оставалось полшага до безумия. И только холодный, привыкший к рациональному анализу и самоконтролю рассудок держал последний рубеж обороны.
Что-то тяжелое упало на кровать рядом с Септимусом. Матрас заколыхался, словно маленькая лодка. На лоб Септимуса легла прохладная влажная ладонь.
