Священника оставили пить чай, зал осветили, и все приняло обыкновенный вид. Только оставшийся в комнатах запах ладана напоминал, что сейчас здесь была всенощная. Бабушка по окончании службы, переговорив с священником, сейчас же ушла к себе или к Лидочке, и мы ее уже не видали ни за чаем, ни во весь остальной вечер.
Доктора во время чая расспрашивали, в котором, по его мнению, часу должен наступить кризис. Он отказывался дать точный ответ на это, ссылаясь на то, что так точно определить невозможно, приблизительно через столько-то суток по начале болезни.
— Она когда заболела? — спросил он. — Ведь никто не знает, в котором часу? — сказал он.
— Нет.
— Ну так как же я скажу?
— Да надо считать с того часа, как он схватил ее и потащил к себе в экипаж.
— Это часов в семь было?
— Нет, в восемь. Они все гуляли в саду, за ней пришла горничная и сказала ей, что ее зовет Аграфена Ниловна и что она у калитки садовой ее дожидается, которая выходит за угол. Она только подошла, видит, что ни Аграфены Ниловны и никого тут нет, и хотела уж назад идти, как вдруг он кинулся, схватил ее, вскочил с ней в тарантас, который тут же стоял за углом, и лошади поскакали... Это часов в восемь было, уж стемнело почти... С ней сразу, должно быть, и сделался припадок... Надо с того времени и считать начало болезни...
— Но, однако ж, утром, на рассвете, когда ее отбили у него мужики, она кричала, звала о помощи. Барсуковский управляющий, который ее отбивал у него, прямо говорит, что она в памяти была; плакала, рыдала, но в памяти все-таки была...
— И у отца Павла — он сам мне рассказывал, — заметил священник, — когда ее к нему доставили, она тоже была в памяти...
Когда в этот вечер мы прощались с матушкой, чтоб идти спать, она сказала нам:
— Ну, идите, ложитесь. Помолитесь хорошенько, чтобы Лидочке завтра было лучше. Завтра большой для нее день. От завтрашнего дня все зависит...
И мы, я помню, горячо молились...
Когда я проснулся на другой день, все уже встали: очевидно, утомленный впечатлениями вчерашнего вечера, я крепче обыкновенного заснул и проспал, а меня забыли разбудить.
— Что Лидочке? — спросил я няньку, пришедшую меня будить, когда я уже сам проснулся.
— Да ничего пока, — как-то нерешительно сказала она.
— Не лучше?
— Нет, ни-ни...
Когда я пришел в столовую пить чай, там уже все отпили и никого не было. Нянька наливала и мне чай.
— А где же все?
— Да уж все разошлись.
— А мама?
— Они там...
— У Лидочки?
