Но известия о нем самом стояли как-то точно особняком от плана о его женитьбе на Лидочке. Он сам точно не знал ничего об этом, и казалось, что он тут ни при чем, даже как будто страдательное лицо во всех сплетнях и рассказах. Никто с ним об этом не говорил, и сам он никому ни одним намеком не давал понять, что причастен к плану. Напротив, рассказывали, что он собирается уезжать опять в тот же полк, из которого три года тому назад вышел, и жалеет только об одном, что пропустил Кампанию, так как война уже кончилась к этому времени и шли переговоры о мире. Многие из ополченцев-помещицов под разными предлогами уже возвратились или, по крайней мере, под разными предлогами приезжали на время по каким-то служебным своим делам и бывали у себя и у своих родных и знакомых в деревнях.
А между тем уж приближалась весна, везде показывались проталинки, дороги испортились, ждали скоро полой воды, — время обычного приезда к нам, в нашу сторону, бабушки Аграфены Ниловны, приезжавшей, как сказано, всегда к нам весною, подходило...
Не знаю я, писала ли обо всех этих сплетнях и слухах матушка к бабушке Аграфене Ниловне, с которой она была в постоянной и более или менее частой переписке, но бабушка, когда в этом мае, отправляясь в свой родственный объезд, заехала, по обыкновению, прежде всего к нам, то в тот же вечер за чайным столом, я помню, шел разговор о предположенной женитьбе дяди Яши.
Бабушка слушала все это с своей ясной обычной улыбкой, дескать, бог с ними, ну что ж, что они такие дурные и злые люди — их все-таки надо не ненавидеть, а прощать. Господь их суди — не мы...
— Лидочка, а ты бы пошла за него? — спрашивали мы ее, когда мы отправились с нею гулять в сад.
— За дядю Яшу-то?
И она, усмехнувшись, качала головой.
— Ты знаешь, он, говорят, теперь франтом.
— Ну что за глупости такие!
— Так ни за что?
— Конечно.
— А если бабушка тебе велит? — продолжали мы ее испытывать.
Но Лидочка только воскликнула с удивлением и вместе уверенно:
— Бабушка?!.
Как-то перед завтраком или чаем, на террасе, выходившей у нас в сад и обросшей кустами сирени, которая в это время цвела, мы с сестрой и с Лидочкой наделали себе из этих цветов венков и в этом уборе встречали приходивших к столу больших. Все смеялись, с нами шутили. На Лидочке был огромный густой венок, и казался он у нее на головке совсем как шапка. Белый, с зелеными листьями, он удивительно шел к ее смуглому лицу и ее большим черным глазам. Она была в нем поразительно хороша. У нас в это время был кто-то из посторонних, не родных, а просто соседей, и, увидав ее в этом уборе, остановился и невольно высказал свое удивление ее красоте или тому, как идет к ней этот венок.
