и десятой доли с имущества, предписанных нашей Верой
[14]; а также возможность для желающих покинуть город и отправиться в Магриб со всем своим добром и правом в течение трех лет вернуться обратно, а также продать накопленное за истинную цену мусульманам либо христианам. Этого я и добивался от Фердинанда, поклявшись ему на Евангелии с уважением относиться к нему до самой его смерти, а потом и к его наследникам. Разве я был не прав? — Не дожидаясь ответа, ал-Мюлих продолжал: — Вельможи, сановники, именитые люди города, к вам обращаюсь я! Я не обещаю вам победы, но хочу помочь избежать горькой участи, унизительного поражения, резни, надругательства над вашими дочерьми и женами, позора, рабства, грабежа и разрушений. Для этого я нуждаюсь в согласии с вашей стороны и в вашей поддержке. Если вы попросите меня прервать переговоры либо затянуть их, я готов. Я бы и сам так поступил, когда б стремился завоевать похвалы глупцов и лжесвятош. Я мог бы придумать тысячи отговорок, чтобы затянуть сдачу города. Но отвечает ли это чаяниям мусульман? Сейчас зима, силы врага рассеяны, а снег вынуждает его сократить набеги на город. Враг находится за стенами Санта-Фе и фортификационными сооружениями, возведенными им, и довольствуется тем, что перекрыл нам дороги. Через три месяца наступит весна, Фердинанд получит свежее подкрепление и окончательно расправится с городом, обескровленным долгой осадой. Только сейчас Фердинанд согласится на наши условия, ибо мы еще в состоянии что-то ему предложить“.
Абу-Хамр, с самого начала хранивший молчание, вдруг, расталкивая окружающих своими могучими плечами, выскочил на средину. „Ты говоришь, что в состоянии ему что-то предложить? Но что? Отчего ты не договариваешь? То, что ты хочешь ему предложить, это не золотой подсвечник, не парадное платье, не рабыня пятнадцати лет. Ты хочешь предложить ему город, о котором поэт сказал:
Нет тебе равных в мире, Гранада,
Куда ни взгляни — все не то и не так.
Ты — невеста, тебе приданым —
Египет, Сирия и Ирак.
Ты хочешь предложить Фердинанду, о визирь, этот дворец, Альгамбру, это чудо из чудес. Оглянитесь, братья мои! Обведите взглядом, не спеша, этот зал, над каждым кусочком стен которого терпеливо трудились наши отцы и деды, как над редким и тонким украшением! Запечатлейте навсегда в вашей памяти это почтенное место, куда ни один из вас более не ступит, разве что рабом. — По лицу доктора текли слезы, многие закрыли лица. — В течение восьми веков, — прерывистым голосом, задыхаясь, продолжал он, — мы освещали эту землю нашим знанием, но солнце наше закатывается, и все меркнет. О Гранада, я знаю, пламя твое колеблется в последний раз, перед тем как погаснуть, но пусть на меня не рассчитывают, я не стану его задувать, не то мои потомки будут оплевывать мою память вплоть до Страшного Суда“. На этом он закончил, вернулся на свое место и рухнул на сиденье; прошло несколько томительных минут, прежде чем Астагфируллах вновь нарушил тишину. „Врач прав, — забыв на время о своей вражде с Абу-Хамром, заговорил он. — Визирь желает предложить королю неверных наш город с его мечетями, которые превратят в церкви, с его школами, где о Коране больше не скажут ни слова, с его домами, где не будет более соблюдаться ни один из запретов. А еще он собирается предложить Фердинанду право на жизнь и на смерть — наши и наших близких, ибо нам известно, чего стоят клятвы
