Мы — дети — восхищались киногероями-преступниками, но Фред Бестоли был не того сорта, который вызывал восхищение. Он не убивал и не грабил. У него не было оружия, и он не разыскивался полицией. Он так часто и по мелочи сиживал в Окружной тюрьме, что это не заслуживало у нас уважения.
Он всегда приходил к нашему дому по аллее. Остановившись около кучи угля, он свистел Папе. Если мы ужинали, Папа выходил и просил его подождать. Это напрягало атмосферу за столом. Бабушка начинала бурчать, греметь посудой, проклинать Америку, и говорила, что ей следовало бы утопить Папу в день его рождения. Мама переставала есть и, уставившись на Папу, наливалась негодованием. Папа тоже начинал греметь посудой и высказывать, как бы он хотел никогда не быть женатым, никогда не приезжать в Америку, не быть рожденным такой гиеной, как его мать, и не состоять в браке с такой дурой, как его жена. Если кто-нибудь из нас, детей, угрюмо сопел при этом, Папа хватал нож и грозил перерезать всем нам глотки; и хотя это зловещее предупреждение звучало раза три или четыре в неделю на протяжении всего нашего детства, угроза переросла в действие только один раз, когда он запустил в моего младшего брата Дино куском пережаренного мяса.
Ужин заканчивался, на кухне наводился порядок, Мама выпроваживала нас в гостиную, а Бабушка удалялась в свою комнату. Однако она всегда была преисполнена духом борьбы. Это было ее кредо, и она не упускала возможности хотя бы плюнуть в сторону Фреда Бестоли, или оскорбить его каким-нибудь другим способом. Он же, в свою очередь, на плевок отвечал плевком, на оскорбление — оскорблением, на гримасу — гримасой, до тех пор, пока Папа криком не утихомиривал обоих. Тогда Бабушка ретировалась к себе, причитая и умоляя Всевышнего спалить этот дом и всех живущих в нем.
Как-то вечером во время ужина раздался стук в дверь. Папа открыл. На пороге — с охапкой пакетов — стоял… Бестоли!
— Всем привет! — выпалил он задорно, но, взглянув на Маму и Бабушку, тут же стушевался.
В его облике проглядывало что-то новое, сияющее, но это не были его новенькие костюм и зеленый галстук. Это было в его лице, которое светилось дружелюбием и добродетелью. Он даже кивнул нам — детям. Бабушка заговорила первой:
— Что тебе надо, долдон?
Фред попытался улыбнуться.
— Скинь его обратно в канаву, — сказала Бабушка отцу.
Он с сожалением перевел свой сияющий взор на Папу и зашептал что-то ему на ухо. Папа придвинулся поближе и, кивая и улыбаясь, восторженно внимал. Когда Фред закончил, Папа хлопнул его по спине и сказал:
