Мрак, мрак декабря.
Чернота утра,
Чернота в сердце,
Больничная белизна.
И тут они вереницей вошли,
В белых простынях, дети больничного садика,
С блестками в волосах,
С электрическими свечками
И с пряниками в серебряных корзинках
Из молочных пакетов.
«Дитя родилось в Вифлееме» запели дети,
Ну и что? — подумала я,
Глядя на погасший огонек
В руках одной девчушки.
Сперва она ткнулась к звездоносному мальчику справа,
Нагнув свечку лампочкой к лампочке. Тщетно.
Затем ткнулась к мальчику слева,
Свечой к свече, лампочкой к лампочке,
И вдруг — ее огонек загорелся!
Батарейка, поди, расшаталась,
Подумала я.
Но тут они запели новую песню:
«В оконце каждом огонек»
[3]И я посмотрела в ее глаза.
В них мерцал огонек
Веры, который она держала в руке.
И я подумала: Быть может,
Быть может, и нынче свет из окошек льется.
Потому что ведь трудно
О чем-то сказать: «Невозможно!»
Когда малютка тебе доказала,
Что возможно решительно все.
Я никогда не забуду эту девчушку. Она была совсем крошечная, гораздо меньше, чем мальчики со звездами по бокам от нее. У нее были блестящие, гладкие черные волосы, а в раскосых глазках читалось целеустремленное и сосредоточенное выражение. Ей надо было зажечь свою свечку, и она ее зажгла вопреки всякому здравому смыслу. Она была еще слишком мала, чтобы понять, что совершила невозможное, и не выказала никакого удивления оттого, что свеча зажглась, видно было только, как она довольна, что это ей удалось. Я сидела в самом заднем ряду, и пришла на представление без всякого желания. Опять я была в очередной больнице, где имелось несколько отделений для престарелых и одно для психиатрических больных с длительным течением болезни. Я чувствовала себя измученной, настроение было безнадежное и унылое. Мысли о приближающемся Рождестве не вызывали у меня никакой радости, и мне совсем не хотелось смотреть на детишек, которые только напомнили бы мне о том, что стало для меня теперь недоступно. Но персонал больницы не нашел в этом достаточного основания для того, чтобы позволить мне, отгородившись от всех, уединиться в своей комнате. Так я и очутилась в зале, где, забившись в самый последний ряд, старалась не думать о школе, о детях и семье, о Рождестве и рождественских приготовлениях. Возможно, поэтому я и обратила внимание на то, что делала девочка: не знаю, заметил ли это кто-нибудь еще. Она вела себя так естественно, так непосредственно, и в том, что произошло, не было ничего из ряда вон выходящего — по крайней мере, в глазах самой девочки. Когда детишки, мелькая не слишком чистыми чулочками, потрусили со сцены, я по-прежнему не испытывала радости при мысли о наступающем Рождестве, но этот случай напомнил мне о том, что чудеса все-таки иногда случаются. Они приходят порой с непреложностью чего-то обыденного, так что ты их едва замечаешь, и так естественно, что, не присмотревшись, их можно вообще не заметить. Если бы не твердая и непоколебимая вера девчушки в то, что лампочку можно зажечь, прикоснувшись ею к другой лампочке, она бы не стала даже пытаться. И у нее бы не загорелся огонь.
