Харри ждал меня в холле, беспокойно теребя свою шляпу, и, едва двери лифта открылись, стиснул злосчастный головной убор своими сильными ручищами и решительно двинулся к нам. Он улыбался — и это была первая искренняя, дружественная улыбка, которую я увидел с тех пор, как очнулся в теле Ребенка.
Я даже не пытался сдержать слезы. Очень уж любил этого неуклюжего, неряшливо одетого коротышку ирландца, хотя большую часть жизни скрывал эту любовь, может быть потому, что рано научился ненавидеть и презирать, чтобы защитить себя. Когда Харри вырвал меня из мирка ИС-комплекса и показал, что такое настоящая преданность, я не утратил своих опасений. Легче жить, не привязываясь к людям, чтобы позднее, когда тебе причинят боль, ты не доставил противнику удовольствия увидеть твои страдания. Но теперь мне не было до этого дела, и глаза мои повлажнели от слез — неосторожного свидетельства любви.
Мы поспешили через холл к лифтам и спустились в подземный гараж, где дежурный подвел Харри его ховеркар, получил от него на чай и отступил в сторону. Мы выехали из огромного здания, озаренного множеством огней, и, только оказавшись на улице, вздохнули с облегчением, словно многотонный камень свалился с наших плеч. Лишь сейчас, оказавшись вне пределов досягаемости микрофонов, которыми начинены все государственные учреждения, мы обменялись первыми словами.
— Ну, теперь расскажи мне обо всем, — попросил он, переводя взгляд с улицы, укрытой свежевыпавшим снегом, на меня. — Они не позволяли мне навещать тебя чаще раза в неделю.
— Ты видел только плоть и кровь. Все это время я был внутри Ребенка, заперт в его разуме.
— Так я и думал. Но эти, — он жестом указал куда-то назад, и на лице его отразилось отвращение, — эти смазливые мальчики в форме — я им не доверяю.
— Они действительно не заботились о моем теле как следует. Желудок усох. А в остальном я в порядке.
Он фыркнул.
— Ну, рассказывай же!
— Сначала ты. Я отсутствовал месяц и не имею ни малейшего понятия о том, что здесь происходило. Когда я уходил, едва не объявили войну. Китайцы и японцы перешли русскую границу, кажется, сбросили ядерную бомбу на город...
Харри помрачнел и стал смотреть на дорогу, не говоря ни слова. На улице было темно, голубоватый свет фонарей и снегопад рождали странные призрачные видения. Машины проезжали очень редко.
— Войну объявили через два дня, — наконец сказал он.
— Мы победили?
— Отчасти.
Я видел улицы, совершенно не пострадавшие, заполненные нашими солдатами и полицейскими.
