Этот прием настолько четко работает, что никому не мешает. Нет никакого реквизита, никакой мебели.
Занавес дает возможность параллельного действия. У Шекспира сцены написаны подряд, а нам удалось их разбить. Например я начинаю монолог «Быть или не быть», а с другой стороны занавеса король дает задание Розенкранцу и Гильденстерну. И они идут, занавес их уводит, идут с разговором о том, что за Гамлетом надо проследить, что нельзя оставлять его одного…
А в это время Гамлет решает самый главный вопрос.
И перевод, изумительный перевод Пастернака.
С занавесом было много волнений. Он у нас однажды упал. А весит он полторы тонны. Диаметр конструкции — всего двенадцать метров, а у нас в Москве диаметр сцены — тринадцать метров. Было двадцать человек на сцене. Репетировали похороны Офелии. Когда он упал, этот занавес, то это громадное покрывало накрыло всех, кто был на сцене. Вдруг раздался голос через микрофон: «Кого убило?!» — трезвый, простой голос. Не убило никого, потому что мы — театр тренированный, у нас артисты занимаются гимнастикой, акробатикой. А в конструкциях было много дырок, вот актеры и встали в них. Ничего не случилось.
О занавесе много говорено. Однажды на спектакль пришла неподготовленная публика, люди пришли на совсем другой спектакль. Они сказали: «Что это такое! Занавес весь дырявый! Не могли уж починить!»
А занавес у нас весь в таких переплетениях. Его сложно было делать, потому что там восемьдесят ниток. Мы долго не могли его сплести. Но наконец мы вышли из положения. У театра очень много поклонников, и мы их мобилизовали. Восемь человек плели этот занавес под руководством художника и вплетали его в рыболовную сеть.
Журналисты часто спрашивают нас: «Расскажите, пожалуйста, о вашей трактовке пьесы ,,Гамлет“». — Рассказать об этом невозможно. Если бы было можно рассказать, про что мы играем «Гамлета» и чем он отличается от других «Гамлетов», которые были раньше, надо было бы рассказывать полтора года. Ровно столько, сколько длились репетиции. Но есть одно очень резкое отличие. Я вовсе не играю никакого принца датского. Так, в меру своих способностей стараюсь держаться прямо, разговариваю интеллигентно, стараюсь не шепелявить. А принц — я не знаю, какой он был. Вероятно, довольно земной, довольно резкий и жестокий — он был воспитан в своей семье и кровь сильна в нем. Но он интеллигентнее своей семьи. Он наполовину уже ушел из той жизни, в которой живет его окружение, а наполовину завяз, как в могиле. Я играю человека с такими же проблемами и страстями, как у любого из нас, которому от тридцати до сорока.
