! Я ведь сам писал курсовую работу «Проблема личной ответственности в пьесе Вольфганга Борхерта “За дверью, на улице”». Бедный Бекман!
Poor Jorick. Мне говорили: хочется
легкой жизни и женщин без счета? Повторяли: как ты до этого докатился? что ты думаешь делать дальше? Упрекали: неужели не можешь взять себя в руки? сколько ее осталось, этой учебы? Я выслушивал, соглашался с упреками и аргументами и делал по-своему: жил
легко, увивался за юбками, торчал в низкосортных пивных, болтался по городу и, хоть убей, не ощущал никакой ответственности! Я жаждал ее ощутить, мучился, сомневался, но дверца в собственное нутро была надежно захлопнута, а засов окончательно проржавел. Ну и не надо. Зачем?
Недалекий путь по льну.
Указателей нигде.
Торопливый шаг беды
Словно женщина в дожде.
Не будем печатать, прямо сказал мне красивый, кудрявенький недомерок. Откуда, старик, столько тумана и безнадежности? Посмотри в окно! Действительно: в редакционном окне долговязый копер методично раскалывал древнюю стену. Послезавтра там будут гореть новые окна, объяснил кучерявый гномик и с издевкой процитировал еще одно мое четверостишие:
Не видать конца тропе,
Что становится короче.
А в двенадцатом купе
Кто-то снова выпить хочет.
«Это ты о себе? – вопрошал редактор. – Тоскуешь и пьешь?» Что я ему, ослу, должен был ответить? Я скомкал машинописные копии собственных сочинений и шагнул к дверям. «Эй, погоди!» – неожиданно крикнул он. Я обернулся: открыв какой-то секретный шкафчик, он цедил в кофейную чашку розовый – или почти золотой – напиток, а потом пододвинул ко мне и приказал: «Пей!» Я выпил, чего стесняться. Выпил и он, мы закурили. «Смердит от этих твоих стихов, понимаешь? Знаю, знаю, у каждого случаются неудачи. Но ты возьми себя в руки, почувствуй ответственность. Не забывай, в какие мы времена живем!» Словом, давай меня агитировать так и эдак. Все вы какие-то нытики, нигилисты, объяснял мне издательский эскулап. «Помню, когда…» Вот это полная лажа. Выжимки из семинаров и лекций Литературного института. Текст и контекст. А пьет он больше меня, это точно, денежки водятся. И мешки под глазами, и губы как-то странно причмокивают. Но перед уходом я промямлил слова благодарности – и за коньяк, и за проповедь. А что касается женщин – я все время влюблялся в тех, кто меня в упор не видел.
Что уж тут говорить о более тесной связи – романтичной прогулке по осеннему парку или о посещении вернисажа!
Однако совесть меня не мучила, и на Эльзиного папашу я не сердился. Дело в том, что, уйдя в академический отпуск, я поселился у одного человека, который был вовсе не интеллектуалом, а столяром, но действительно страдал геморроем. За бутылкой крепленой бурды – мы ее покупали частенько – он аппетитно глумился над моей коллекцией сведений об этой болезни: он своего несчастья совсем не стыдился и жил как все. Признался, что перенес три операции – приятного мало, но что поделаешь! «Разве похож я на педика? – откровенно смеялся мой добрый хозяин. – Теперь-то живу один, это верно. Дети взрослые, алименты выплачены, баб навалом – эй, может, за пивом сгоняешь? Так ты меня рассмешил!»
