Первое время я пыталась все забыть, считать, что у меня был жар, а вся история с пленником — горячечный бред. Ведь я же болела. Да и увиденное не укладывалось в голове. У меня сложилось об отчиме совершенно другое мнение. Дор-Марвэн был спокойным, улыбчивым, любил пошутить. Совершенно объективно я могла сказать, что отчим, красивый, умный мужчина, делал маму счастливой. Мама с ним просто цвела. Брэм был от него без ума… Да и я привыкла им восхищаться. Отчим не производил впечатления помешанного изверга.
Но забыть этот кошмар не получалось. Я каждую ночь видела мутные от боли глаза и слышала крик пленника. Через несколько недель решилась снова проверить ход, рассудив, что хуже вряд ли будет. К сожалению, все оказалось на месте. И ход, и коридор, и освещенная чадящими факелами комната… И пленник. Он лежал на голом полу в дальнем углу камеры и, казалось, спал. Я не осмелилась выходить из секретного хода и проверять. Не знаю, чего ждала, но простояла там, по меньшей мере, час. К счастью, гостей у пленника в ту ночь не было.
Дор-Марвэн, прославленный полководец, Великий стратег, стал самым большим разочарованием моей жизни. Находиться рядом с отчимом дольше нескольких минут стало для меня практически непосильной задачей. Разговаривать с ним, даже слушать его голос — немыслимо. Общаться с колдуном меня никто не заставлял, он же не был мужем моей мамы, так что от него я, не обращая внимания на недовольство отчима, просто шарахалась. Ни Стратег, ни его друг даже не догадывались о причинах изменения моего поведения. Казалось, такая ситуация беспокоила и огорчала Дор-Марвэна вполне искренне. Иначе, зачем бы он просил маму поговорить со мной.
Она, конечно, тоже не понимала, почему мое отношение так переменилось. Мы с отчимом прекрасно ладили до того. Даже несмотря на историю с Саймоном, ведь я понимала, что Дор-Марвэн был в чем-то прав. Мама спросила, почему я ненавижу отчима. Я попробовала отрицать очевидное. Не могла же я ей рассказать о пленнике? Она бы ни за что мне не поверила, слишком любила Дор-Марвэна. Тем более, история была уж очень дикая. Еще я была уверена, что если попытаться что-либо о пленнике рассказать, то его спрячут в другом месте. Но в покое не оставят, не отпустят и даже не убьют. А так был хоть призрачный шанс, что я смогу когда-нибудь ему помочь. Конечно, мои размышления мама слышать не могла, но лицо у меня было, думаю, страшное. Потому что она расстроилась еще больше, расплакалась и случайно бросила спасительную фразу: «Неужели ты думаешь, что я забыла твоего отца?». Я схватилась за это объяснение обеими руками, потому что правду все равно сказать не могла. В результате мы долго плакали, обнявшись, и решили, что мне просто нужно больше времени. Чтобы привыкнуть. Судя по тому, что за почти четыре года мое отношение к отчиму не изменилось (я всего лишь стала значительно сдержанней в проявлении чувств), время было бессильно помочь.
