Будто в подтверждение его слов зазвонил третий звонок.
— У тебя, — наставительно сказала Маша, усаживаясь в кресло в шестом ряду партера, — очень ограниченный взгляд на искусство.
— Ограниченный — не значит неверный, — парировал Петя. — И заметь: чем больше совершенствуется фотография, тем хуже рисуют наши современники. Отражение реальности теперь не востребовано: достаточно просто нажать на кнопку мобильника.
— А что востребовано? — невольно заинтересовалась Маша.
— Эмоция, — пожал плечами Петя. — Элементарная эмоция. А ее может вызвать и просто цветовое пятно. Или музыка — поэтому мы сюда и пришли!
— Это не просто музыка, — сказала Маша, присоединившись к аплодисментам, поскольку оркестр уже вышел на сцену. — Это Бетховен. И вот скажи мне, почему тогда, несмотря на востребованность эмоции, Бетховен в наши дни мало кому нужен?
— А это оттого, — ответил Петя, — что большинство умудряется получать свои эмоции от песен «Виагры». Кому сейчас нужен Бетховен?
— Мне. — Маша бросила на него чуть рассерженный взгляд и повернулась к сцене.
— Я помню, — сказал Петя просто.
На этот раз все прошло совсем гладко. Он приноровился, и удовольствие от конвульсий и тяжести тела не то что стало привычным: нет, адреналин был тот же, но он заранее предвкушал конечный миг, когда жертва слабела в его руках, становилась окончательно мягкой и податливой.
Шелковый шнурок, который он использовал для этой цели, был идеален. Он говорил, что должен переодеть ее в новый костюм для позирования, сажал бедняжку перед зеркалом, накидывал шнурок на шею — будто часть экзотического перформанса… А дальше — резко смыкал руки, поднимая их чуть вверх. Зеркало являлось частью ритуала. Большое, под два метра в высоту, в псевдобарочных завитках на раме, оно стояло, чуть откинувшись на крепкой ножке. Всем этим девочкам нравилось в него глядеться — в его отражении была завораживающая глубина, преображающая их примитивное существо. Поэтому он и не отказывал им в таком удовольствии перед самым концом. И вместе с ними ловил последние мгновения никчемной жизни, приоткрывавшие завесу над их истинным началом: выпученные глаза, звериный оскал и хрипы. Они хватались за его руки, пытаясь отвести их от себя, сучили ногами, грозясь опрокинуть зеркало.
Но он все обычно предусматривал: на руки надевал перчатки для мытья посуды из грубого латекса, а зеркало ставил в точности на полметра за пределами досягаемости бьющихся в агонии ног.
