Сабуровым).
Приехала из Севастополя моя родная тетка, прозванная М.А. „железная". И вот
почему. Мы повели ее на „Дни Турбиных". Она просила, а то ей неловко, — сказала она,
— вернуться из Москвы в Севастополь и не увидеть столь нашумевшей пьесы. За время
спектакля она не улыбнулась ни разу! Подумать только, что это родная сестра моей
матери. Мама уже не раз бы плакала и смеялась сквозь слезы.
„Железная" подарила мне зеленую „саблинскую" гостиную, которую после
революции крестьяне разобрали по избам. М.А. очень веселился и сказал, что с таким же
успехом она могла подарить мне московский Кремль.
Вскоре у нас появился племянник теткиного мужа (Валерий Николаевич
Вильгельмов), мне уж ни с какой стороны не родственник, но он выдавал себя за моего
двоюродного брата. Он отличался тем, что, не задумываясь, отвечал на все вопросы.
Мака его разыгрывал.
— Интересно знать, сколько съедает взрослый лев? — вдруг спрашивал он, и тот
молниеносно называл какую-нибудь фантастическую цифру. Бедный „всезнайка"! Он
погиб в первые же месяцы войны в народном ополчении. Совсем непонятно, как могли
его туда взять: у него был больной позвонок, и он всегда ходил в ортопедическом
81
корсете.
Приходили и литературные девушки. Со мной они, бывало, едва-едва кланялись,
т.к. видели во мне препятствие к своему возможному счастью. Помню двух. Одну с
разлетающимися черными бровями, похожую на раскольничью богородицу. Читала она
рассказ про щенка под названием „Растопыра". Вторая походила на Дона Базилио, а вот
что читала, не помню. М.А. был к ним очень снисходителен. Приходили и начинающие
писатели. Один был не без таланта, но тяжело болен психически: он никак не мог
избавиться от слуховых галлюцинаций. Несколько раз мы — М.А., Коля Лямин и я —
ездили в студенческие компании, в которых уютно проводили время, обсуждая различные
литературные проблемы.
По мере того, как росла популярность М.А. как писателя, возрастало внимание к
нему со стороны женщин, многие из которых (nomina sunt odiosa) проявляли уж чересчур
большую настойчивость...
Сначала я буду вспоминать о благополучном житье. Так веселее, писать
радостнее, и кажется, что отдаляются, уходят куда-то вдаль черные дни. Так совпало
(1928 г.), что идут сразу все три пьесы: „Дни Турбиных", „Зойкина квартира" и „Багровый
