Флибустьеры | страница 14



Но это уже другая глава истории филиппинского народа, который выдвигал и выдвигает из своей среды все новых и новых героев борьбы за полную независимость филиппинского государства от колонизаторов, за свое национальное и социальное освобождение.

Есть люди, имя которых умирает вместе с ними. И есть такие, как Хосе Рисаль, — они становятся знаменем борьбы, синонимом гения народа; жизнь и деятельность подобных людей, даже сама смерть, рыцарски прекрасная, служат опорой, источником моральных сил для целых поколений.

М. Колесников

Флибустьеры

Можно подумать, будто некий флибустьер тайными чарами понуждал клику святош и ретроградов, чтобы они, невольно выполняя его замысел, проводили и поощряли политику, устремленную к одной цели: распространить дух флибустьерства по всей стране и убедить всех филиппинцев до единого, что нет для них иного спасения, как отделиться от матери-родины.

Фердинанд Блюментритт[2]
ПОСВЯЩАЕТСЯ ПАМЯТИ
священников дона Мариано Гомеса (85 лет), дона Хосе Бургоса (30 лет) и дона Хасинто Самары (35 лет), казненных на Багумбаянском поле[3] 28 февраля 1872 года.

Церковь, отказавшись лишить вас сана, выразила сомнение в вашей преступности; правительство, окружив ваше дело тайной и глухими намеками, посеяло подозрения, что в тяжкую минуту им была совершена роковая ошибка; а Филиппины, свято чтя вашу память и называя вас мучениками, не признают вас виновными.

И пока не будет доказано ваше участие в кавитском восстании[4], пока не выяснится, были вы или не были патриотами, поборниками справедливости и свободы, я вправе посвятить мой труд вам, павшим жертвами того зла, с которым я пытаюсь бороться. В ожидании дня, когда Испания оправдает вас и объявит себя непричастной к вашей гибели, да послужат эти страницы запоздалым венком из увядших листьев, который я возлагаю на безвестные ваши могилы! И всякий, кто бездоказательно чернит вашу память, да прослывет убийцей, запятнанным вашей кровью!

X. Рисаль


I

На верхней палубе

Sic itur ad astra[5].

Декабрьским утром по извилистому руслу реки Пасиг[6], пыхтя, поднимался пароход «Табо», везший многочисленных пассажиров в провинцию Лагуна[7]. Его неуклюжий, бочковатый корпус напоминал табу[8], откуда и произошло название; он был грязноват, но с претензией казаться белым, и, благодаря своей медлительности, двигался торжественно и важно. И все же в округе относились к нему с нежностью, — не то из-за тагальского названия, не то из-за его сугубо филиппинского характера, главное свойство коего неприятие прогресса. Казалось, это был вовсе не пароход, а некое не подвластное переменам, пусть несовершенное, но не подлежащее критике существо, которое кичится своей прогрессивностью только потому, что покрыто снаружи слоем краски.