. Если же будете донкихотствовать, вы и врачом не станете, и не женитесь, и вообще ничего не достигнете. Все от вас отвернутся, соотечественники первые посмеются над вашим простодушием. О, поверьте, вы еще вспомните мои слова и признаете, что я был прав, — когда голова ваша станет такой же седой, как моя! — И старый адвокат, грустно улыбаясь и покачивая головой, подергал себя за жидкую седую прядку.
— Когда я поседею, как вы, сударь, — так же грустно ответил Исагани, и, оглянувшись на свое прошлое, увижу, что трудился лишь для себя и не сделал того, что мог и должен был сделать для родины, которая дала мне все, для моих сограждан, которые помогают мне жить, тогда, сударь, каждый седой волос станет для меня тернием, и не хвалиться я буду своими сединами, а стыдиться их!
Молвив это, он отвесил глубокий поклон и вышел.
Адвокат застыл на месте, изумленно глядя перед собой. Шаги постепенно стихли. Старик опустился в кресло и пробормотал:
— Бедный юноша! А ведь подобные мысли бродили когда-то и в моей голове! Да, всякий был бы счастлив сказать: я много сделал для отечества, я посвятил жизнь благу ближних своих! Гм, лавровый венец, пропитанный желчью, увядшие листья, под которыми скрыты тернии и черви! Нет, это не жизнь, это не кормит, не дает почестей; лавровые листья годятся разве для соуса, покоя они не приносят и не помогают выигрывать процессы, напротив! В каждой стране — своя мораль, как свой климат и свои болезни. — И немного спустя добавил: — Бедный юноша! Кабы все думали и поступали как он, я бы не поручился, что им не… Бедный юноша! Бедный Флорентино!
XVI
Терзания одного китайца
В ту же субботу вечером китаец Кирога, мечтавший об учреждении консульства для китайцев, давал званый ужин на втором этаже своего большого торгового заведения, расположенного на Эскольте. Гостей собралось много: монахи, чиновники, военные, торговцы, клиенты, компаньоны. Заведение Кироги поставляло все необходимое священникам и монастырям, отпускало товары в кредит чиновникам; служащие в магазине были честные, любезные, усердные. Даже монахи и те не брезговали проводить у Кироги целые часы на виду у посетителей или во внутренних комнатах за приятной беседой…
В этот вечер гостиная в доме Кироги являла собой весьма живописное зрелище. Монахи и чиновники, сидя на венских стульях и привезенных из Гонконга табуретках темного дерева с мраморными сиденьями, расположились вокруг квадратных столиков; одни играли в ломбер, другие просто беседовали; ярко горели золоченые люстры, затмевая тусклое мерцанье китайских фонариков, украшенных длинными шелковыми кистями. На стенах были развешаны пейзажи в мягких синеватых тонах, какие рисуют в Кантоне и Гонконге, и тут же, рядом, безвкусные, кричащие олеографии, изображающие одалисок, полуголых красавиц, женоподобного Христа, кончину праведника и грешника, — изделия еврейских фирм в Германии, выпускаемые для продажи в католических странах. Была здесь и известная китайская гравюра на красной бумаге: сидящий старец почтенного вида с добродушным, улыбающимся лицом, а позади него слуга, уродливый, отвратительный демон в угрожающей позе, вооруженный копьем с широким лезвием; филиппинцы, невесть почему, называют этого старика кто Магометом, а кто — святым Иаковом; китайцы также не могут толком объяснить, кого изображают эти фигуры, олицетворяющие начала добра и зла. Громко стреляли бутылки шампанского, звенели бокалы, то здесь, то там раздавался смех, сигарный дым смешивался с особым, присущим китайскому жилью сложным запахом пороха, опиума и сушеных фруктов.
