— Анхен! — хрипло выкрикнул гость, бросаясь к прелестнице Кукуя и схватывая ее в свои объятия. — Так это я — твой герой!
— Вы запачкаете меня, государь, — отстранилась Анна, на платье которой остались большие кровяные пятна, — вам непременно нужно переменить ваш камзол; пойдемте ко мне наверх, в гардеробе моего отца найдется пригодное для вас одеяние…
Когда Павел примчался к дому фрау Фогель, она только что уложила спать детей и готовилась стать на вечернюю молитву.
— Павлушенька, что с тобой? — воскликнула она, когда Павел, поставив лошадей в конюшне, вошел в ее покой. — Посмотрись-ка, на тебе лица нет!
— Мать, мать, — дрожащим голосом произнес Павел, — какого ужаса я только что был свидетелем…
— Ты говоришь: ужаса? Но где же ты был?
— В застенке!
— Ты был в застенке?
— Да, царь Петр приказал мне сопровождать его… видишь, на мне нерусское платье… С нами был господин Брюсс, а потом пришел господин Вейде; господа Гордон и Лефорт отказались туда идти… Я же не смел ослушаться…
— О, Боже!.. Что же ты там видел, дитя?
— О, я до сих пор еще не могу прийти в себя, опомниться… Он был герой, мать… Как я хотел бы в преданности и любви походить на него…
— Про кого ты говоришь, дитя? — сама вся дрожа, спросила госпожа Фогель. — Кого ты называешь героем?
— Окольничего Шакловитого… Его пытали сегодня в застенке, заставляя сказать, что царевна Софья Алексеевна приказала ему убить всех Нарышкиных, а вместе с ними и царя Петра…
— И правда это, дитя?
Павел поднял голову и взглянул на госпожу Фогель совсем взрослым серьезным взглядом.
— Кто знает, — сказал он.
— А Шакловитый разве не повинился под пыткой?
— Не застонал даже… А как его пытали… как пытали! В аду грешников не так истязуют! Из его истерзанного тела раскаленными клещами вырывали куски, клинья забивали под ногти… на дыбе встряхивали… Ведь старались и заплечные мастера, и боярин Стрешнев. Сам царь тут был и на эти страшные пытки смотрел… Любо ему было смотреть! Глаза то и дело взблескивали… А Шакловитый поносил его и славил царевну, возносил ее превыше небес и лишь тогда замолчал, когда чувств лишился… Должно быть, и сам грозный царь пожалел его. Боярин-то Стрешнев еще хотел пытать, а царь приказал оставить. Завтра казнят окольничего…
— Завтра? — вскрикнула госпожа Фогель. — Так скоро?
— Царь повелел. Он сам тайно будет на казнь смотреть. С тем и сюда заночевать прибыл.
— Где же он, у кого?
— У Монсовых…
Лицо доброй женщины подернулось грустью, на глазах проступили слезы.
