Эвринома повисла у меня на шее, обхватив мокрыми руками; я чувствовал, как ее плавники обвивают мои ноги. У ее губ был странный вкус, свежий и солоноватый. Ах, благоразумие! Ах, обещания! Ах, верность! Я повернул голову, и мне показалось, что я различаю над гребнем гор голубой взор Памяти. И трех часов не прошло, как мы с ней расстались. Что ж, пора ей привыкать, раз предназначение Памяти — все видеть…
Морская стихия — отъявленная сводня. Поддерживая ваше тело, она подпускает ласку к самым чувствительным местам; ее волны навязывают ритм желания. Разгоряченное туловище, холодные плавники — я не слишком сопротивлялся. В конце концов, я ведь шел на войну…
— Что за гигант этот Офион? — спросил я Эвриному через некоторое время.
— Жуткая скотина, — ответила она. — Ненавижу себя за то, что сносила его. Никогда не испытывала с ним того, что испытала в твоих объятиях; никогда, клянусь тебе.
Неужели она воображала меня уже столь пылко влюбленным, что старалась успокоить мою ревность? Мне было вполне безразлично, что она принадлежала другому. Просто я собирал сведения об одном из тех врагов, с кем собирался сражаться.
— У тебя были от него дети? — поинтересовался я.
— Трое. Но чтобы больше походить на Крона, Офион их сожрал.
— Это кстати, — вырвалось у меня.
Неосторожно было высказывать эту мысль вслух, поскольку Эвринома тут же воскликнула:
— Хочу других!
— Что ж, девочка у тебя наверняка уже есть, — отозвался я, чтобы она успокоилась.
— Еще одну, хочу еще одну. Я была бы так счастлива!
Ее мягкие плавники снова обвились вокруг моих бедер. Я посмотрел, как далеко солнце продвинулось по небу.
Уткнувшись головой в мое плечо, Эвринома прошептала:
— Потом мы будем жить на Олимпе. Ты прогонишь оттуда Офиона и заберешь туда меня. Мы будем наслаждаться счастьем. Обещай, что мы будем жить на Олимпе!
— Ну да, ну да, — поддакивал я.
— Будем прогуливаться среди кипарисов.
— На Олимпе есть кипарисы?
— Нет, но внизу есть. Мы будем спускаться туда вечером. Ты будешь носить меня на руках. Кипарисы — это так красиво!
— Очень, очень красиво; это самое красивое дерево.
Бедняжка Эвринома! Несчастья помутили ее рассудок. Что ей делать на горных вершинах? Бить по облакам своим рыбьим хвостом? Но быть может, она вовсе не обманывала себя, а просто отдавалась грустной отраде заведомых иллюзий.
Все же ей удалось достаточно меня тронуть, а морю — достаточно укачать, чтобы я во второй раз откликнулся на ее желание.
Но как только я подумал, что можно уже и улизнуть, она тотчас снова заголосила:
