Пятый день, которому предстояло отметить середину нашего союза, стал также его апогеем. Мнемосина казалась совершенно счастливой; она любила и чувствовала себя любимой. Мы достаточно познали друг друга, чтобы начать понимать, но нам еще было что открыть друг в друге. Мнемосине хватало позы, жеста, движения пальцев, направления взгляда, чтобы сообщить мне то, чему она хотела меня научить. Мы воспринимали все природные гармонии, и это наполняло нас ликованием. Мы кружили вокруг себя и вокруг друг друга. Она была землей, а я солнцем. Я восхищался, что Память осталась столь живой, столь юной и столь легкомысленной. Я опрокидывал ее на мое колено, и ее волосы почти касались земли: она была водопадом, а я утесом. Я поднимал ее на вытянутых руках к свету: я был деревом, она соком и листвой. Ее раскрытая чашей ладонь изображала цветок, а сжатый кулак становился образом плода. Наша дочь Терпсихора — муза танца. Ее имя означает полноту бытия.
После стольких прыжков и скачков следующий день стал днем праздности и некоторой истомы. Мы по-прежнему любили друг друга, но уже не с таким неистовством. Раза два-три я заметил, что Память начинает повторяться, и догадался: оставаясь с ней слишком долго, я заскучаю. Когда мы прогуливались в голубой долине, переплетя пальцы, я сказал:
— Когда стану царем, в память о нашей любви велю основать неподалеку отсюда город. Его назовут Ливадия — город у источников. Твои паломники смогут там останавливаться.
Я выразил эту мысль, чтобы сделать ей приятное и засвидетельствовать свою благодарность. Но Память поняла, что я скоро уйду, и ее печаль вернулась. Каждый из нас думал о себе.
В ту ночь на ее теплом плече я искал скорее нежности, чем сладострастия. Но Память сама научила меня, что слова обладают властью пробуждать желание, поддерживать и продлять наслаждение. Так была зачата Эрато, муза, которая ведает лирическими и элегическими произведениями, выражающими счастье и несчастье жизни, сладость и боль любви, сожаление о скоротечности бытия — чувство каждого перед Вселенной. Также Эрато вдохновляет и направляет эротическое воображение. Она навсегда отказалась от какой-либо одежды; нагота кажется ей более удобной.
На седьмой день я спросил у Мнемосины, как лучше добраться до сторуких и одноглазых, чтобы освободить их. Поскольку мои личные воспоминания вернулись, я мог определить место этих существ в летописи мира. Больше не нужно было ломать голову: «Почему то-то и то-то пришло мне на ум? Что означает такая-то встреча или такое-то событие?» Благодаря Памяти я стал воспринимать связи и сцепления, то есть научился распознавать их, а стало быть, делать выводы, рассуждать, мыслить…
