2
Шли пятые сутки его новой жизни.
Иван Егорыч проснулся от какого-то внутреннего толчка, ставшего привычкой. В окно, через занавеску, заглядывал скупой рассвет. Слегка поскрипывая, тикали старые ходики. В открытую форточку с огородов вливался терпковатый запах поспевающей конопли. Вспархивали, пересвистываясь, в палисаднике птички-раноставки, постукивал ветерок ослабевшей драницей на крыше.
- Проспал! - вскакивая с постели, прошептал Иван Егорыч и схватился за одежду. - Что ж это Кузьма-то не сигналит? Или тоже вроде меня нежится.
Быстро-быстро залез в штаны Иван Егорыч, натянул рубашку, и тут только пронзил его холодок: "Да ты что горячку-то порешь?! Кончились твои поездки по полям и угодьям. Выпал этот удел другим теперь". Не скидывая ни штанов, ни рубахи, Иван Егорыч бросился обратно в постель, и вспомнилось ему напутствие первого секретаря обкома: "Отдыхай сколько влезет". Слово "отдыхай" как-то подсознательно потекло ручейком, долбя мозг Ивана Егорыча: "Отдыхай... отдыхай... отдыхай..."
Иван Егорыч ворочался с боку на бок, но словцо это не улетучилось, пока он не встал и не запалил папиросу.
Уснуть больше он не смог, хотя и прикладывался на подушку и принуждал себя ни о чем не думать.
Умылся Иван Егорыч быстро, как привык, но, подойдя к кухонному столику, где стояли электроплитка, белый эмалированный чайник, сковородка, вспомнил, что спешить ему некуда.
Утром он любил поесть покрепче. Впереди день, полный дел и забот. Хорошо, если выпадут свободные тридцать - сорок минут и он забежит в райчайную потребсоюза, чтоб в крохотном закутке выхлебать тарелку горячих щей и съесть котлету с горчицей. А вдруг обрушится на райком, как это часто бывает, вихрь срочных встреч, звонков, неотложных вопросов? В такие дни не только об обеде, о куреве приходилось забывать.
Иван Егорыч жарил на сковороде яичницу с салом и все посматривал на телефон: не зазвонит ли? Не вспомнит ли кто-нибудь о нем, Иване Егорыче, четырнадцать лет бессменно проработавшем первым секретарем райкома?
Очень хотелось с кем-нибудь перемолвиться словечком. Тишина в доме тяготила. Еще горше делалось от сознания, что и впереди - через час, через день, через неделю - жизнь его потечет вот так же - без спешки, в безделье, в одиночестве.
Иван Егорыч обычно ел быстро, глотал кусок за куском, не разжевывая, обжигался горячим чаем: ждать, когда остынет, было некогда. Теперь он нарочно все делал медленно, степенно, как бы притормаживая сам себя.
