Ну как же! Пойди, пойми, где у него эта самая гостиная. Наверное, та комната, что побольше, в которой сам Вова заседает. Комнат у него всего две с половиной, большая и очень маленькая, и повсюду расставлены огромные шкафы, этажерки, тумбочки и скрипучие стулья. Полкомнаты – это помещение без окна. Точнее – окно там есть – его кто-то нарисовал красками. Довольно убедительно получилось. Белые рамы, просторные зеленые луга и синее небо, в котором парят пофигические носатые чайки. На двери нарисован корабль, летящий по волнам под крики все тех же чаек. Похоже, у художника была тенденция относительно этих хохочущих птиц.
Пыльный уют дополняли ковры, Вова величал их персидским наследием совка. Еще были какие-то странные штуки, о предназначении которые я могу только догадываться – останки аппаратуры для рок-группы. Мертвые напрочь. Но Вова все грозится их наладить и довести до ума, при этом обзывая шмурдяком. Иногда Панк подкрадывался к большому барабану и нажимал на какую-то скверную педаль, издавая звук падения дохлого голубя с крыши. Вова неизменно орал из «гостиной» – откажу от дома! Верхом наглости было треснуть палочкой по медным, но почерневшим от тоски, тарелкам. Тогда ураганоподобный Вова мог поймать и треснуть по черепу.
Ко всему прочему, у Вовы имелась достойная коллекция пластинок. С малознакомыми мне рок-группами. И он убьет любого, кто посмеет без разрешения дотронуться хоть до одного конверта. Я не шучу. А еще у Вовы были лишние коридоры, соединяющие все помещения в запутанный угловатый лабиринт. Пожалуй, у него жилого помещения было значительно меньше коридоров. В самом дальнем, тупиковом – дверь. Запертая на висячий амбарный замок. И мне очень хотелось посмотреть, что за ней скрывается.
– Там кладовка, – сердито огрызался Вова каждый раз, когда я приставала с расспросами.
– Врать стыдно, – а что я еще могла ему сказать?
Пыталась даже в замочную скважину подглядеть – да ничего не увидела, как ни старалась. Но мне упорно казалось, что внутри кто-то есть и этот кто-то знает о моем присутствии у порога. И его интерес ко мне не менее жадный. Но пока мы были равны – дверь открыть было невозможно.
Кроме пива и сигарет Вова нуждался только в одном. Временами ему был необходим новый слушатель. Пусть даже такой непросвещенный как я. Он часами мог говорить про гибель России, про высокую смертность и низкую рождаемость, хотя плевать хотел на то и другое. Говорил про экономику, которой тоже место на кладбище. И про тотальную социальную несправедливость. На самом деле его беспокоило что-то другое, я же видела – нет в нем азарта. Прикидывается ради споров, ругается, но не от души. Это становилось заметнее, если речь шла о классике рок-музыки. Тут он по-настоящему горел.
