И все-таки я испытываю некоторую гордость из-за того, что обо мне написана книга. Книга — это вам не пустяк. Я мало держал их в руках, они кажутся мне священными предметами, носителями знания и истины. Эту я читаю ночью в гостиничном номере, ищу себя на каждой странице, но так и не нахожу. Тут вместо меня что-то прозрачное, невнятное, абстрактное, ускользающее, впору спросить, а существую ли я на самом деле? Никаких новых разоблачений, никакой новой гипотезы, это всего лишь компиляция, состряпанная из предыдущих статей, маловероятных предположений и осторожного условного наклонения прошедшего времени, которое так хорошо подходит для домыслов и бессодержательных фраз. Мое уважение к книгам сразу же рушится. Они, как и остальное, становятся дурацким товаром, потерей времени, еще одним средством не сдержать обещание. Во что превратились восторги моих учителей из коммунальной школы?
Время проходит, а у меня нет никакого средства, чтобы узнать, как далеко зашло расследование. Даже если оно будет закрыто, мне никто об этом не сообщит! Может, главные загонщики добыли новые подробности и весьма остерегаются их разглашать. Коли так, я молю Небо, чтобы они схватили меня в дороге, а не на глазах у жены.
Я живу в напрасной надежде избежать людского наказания, но по-прежнему ищу в себе виновность — и не нахожу. Если бы мне была дарована такая власть, я бы не воскресил покойного мерзавца, я бы оставил его гнить в аду. И злюсь на него за то, что сделал меня убийцей по недоразумению. Не создан я для этого. У меня скорее данные жертвы, чем убийцы. Мне просто досталась неподходящая роль. Ошибка при распределении. По всей логике именно я должен был пробить ту застекленную крышу.
***
В 1965 году выходит роман «Каскад убийств». Из третьей главы узнаю, что убийца — шизофреник, страдающий раздвоением личности; он совершает и другие преступления, а на последней странице дает прикончить себя самому упертому сыщику. Повествование погружает меня в парадоксальное состояние: все это не более чем досужий вымысел, ни одна деталь не соответствует моим воспоминаниям о той ночи, но выбор романного жанра имеет неожиданные достоинства. Я совершенно не отождествляю себя с этим психопатом, который старается сбросить с крыши своего ближнего, но его восприятие времени мне знакомо, да и его извращенная логика кое-что мне напоминает. Так что на сотой странице уже не могу разобрать, то ли это персонаж действует, то ли я сам проецирую на него свои ощущения и снова оказываюсь на той крыше, которую так хотел бы забыть. Я не злюсь на этого трехгрошового писателя: он сделал свою работу, не читая мне мораль, в отличие от этой распрекрасной шайки интеллектуалов, которые упрямо рвутся истолковывать, оценивать, судить Убийство на улице Каскад. Их напыщенность говорит гораздо больше о них самих, чем обо мне или о моем покойном мерзавце. Их сентенции гораздо больше говорят об их собственных провалах, а стиль выдает их учителей, с которыми они никогда не сравняются. Возмущение выдает их потребность поставить себя в ряд с хорошими людьми, которые мыслят так справедливо. Что делали эти знатоки, эрудиты, специалисты, наблюдатели вечером 17 июля, до того как случилось непоправимое? Такие раздосадованные из-за того, что имели столько ответов на вопросы, которые им не задавали, обремененные своими учеными анализами, которых никто у них не требовал? Все они могут меня поблагодарить за то, что я подкинул им Убийство на улице Каскад, потому что они здорово подыхали со скуки тем летом 61-го в Париже. Я многим дал подзаработать! Оправдал их существование на долгие годы вперед, предоставил всей Франции повод содрогнуться, подарил ей сплетни, чистую совесть, все самое первоклассное и не получил за это ни малейшей благодарности.
