— Тебе действительно нужно наложить швы, — говорит мне она. — Или у тебя будет шрам.
Я пытаюсь не засмеяться. Швы не помогут. Они лечат кожу, порезы, раны — все, что снаружи. А у меня все сломано внутри.
— Шрамы я могу пережить, особенно те, что снаружи.
— Мне кажется, что нужно, чтобы твоя мама отвела тебя к врачу, а потом ты мог бы рассказать ей, что произошло, — не сдается она.
Я отматываю небольшой кусок марли, но только одной рукой, поэтому как болван ее роняю.
— Этого никогда не случится, а даже если и да, то это не имеет значения. Ничто не имеет значения.
Кэлли поднимает марлю, и я жду, что она отдаст ее мне, но она заматывает мне руку. Она кладет ее поверх моих ран, осматривая шрамы, отмечая их неправильность. В ее глазах мелькает какое-то узнавание, будто внутри нее самой что-то сидит. Интересно, я выгляжу так же?
Впервые за долгое время сердце начинает громко колотиться в груди. Сначала стук неуловим, но чем дольше ее пальцы задерживаются на моей коже, тем более оглушительно он звучит, что я больше ничего не слышу. Я пытаюсь не паниковать. Что такое с моим сердцем?
Она отступает с опущенной головой, будто хочет спрятаться. Из-за заплывшего глаза мне едва видно ее лицо, но мне хочется его видеть. Я чуть не протягиваю руку, чтобы коснуться ее, но она уходит, пару раз проверив, что со мной все хорошо. Я делаю вид, что мне все равно, но сердце все колотится, громче, громче и громче.
— Спасибо, — говорю я. За все: за то, что не позволила меня избивать, что вступилась.
— За что?
Я все равно не могу выговорить. Потому что не совсем уверен, что чувствую благодарность.
— За то, что принесла мне аптечку и лед.
— Не за что.
А потом она выходит за дверь, и снова воцаряется тишина.
***
На следующую неделю мою руку пришлось забинтовать, тренер постоянно пилил меня, потому что она мешала мне играть. Все складывалось не так хорошо, как я планировал. Я думал, что, наконец, убрался подальше от дома, что пережил овладевший мною мрак, но я ошибся.
Прошла неделя с тех пор, как Кэлли написала те прекрасные слова на скале. Они значили для меня гораздо больше, чем она сама осознавала. Или, может, она это понимала, и поэтому мне нужно было отступить. С такой эмоцией я не мог справиться.
К концу недели я чувствую себя совсем подавленным, и мое тело расплачивается за это. Я лежу в постели, собираюсь пойти на занятия, когда Дейзи присылает мне очень мутное сообщение.
Дейзи: «Привет, думаю, нам нужно встречаться с другими людьми».
