Яэль открывает газету. Даже она цветная – как бледная лососина.
– Что ты эти дни делал? – спрашивает она, просматривая заголовки.
Я снова ходил на пляж Чопати, по рынкам вокруг Колабы, к «Воротам». Еще раз были в кино с Пратиком. Но в основном я просто бродил. Без цели.
– Так, то да се, – говорю я.
– Ну, тогда сегодня будет се да то, – отвечает она.
Когда мы спускаемся, нас окружает стандартная толпа попрошаек.
– Десять рупий, – говорит женщина со спящим младенцем. – На смесь ребенку. Идемте, вместе купим.
Я пытаюсь достать деньги, но Яэль одергивает меня и говорит женщине что-то резкое на хинди.
Я молчу. Наверное, Яэль догадывается по лицу, и начинает недовольно объяснять.
– Уиллем, это мошенничество. Они используют детей. Эти женщины – члены группировок, это организованная преступность.
Я смотрю на ту попрошайку, она уже возле отеля «Тадж-Махал», и пожимаю плечами.
– И? Ей все равно нужны деньги.
Яэль с недовольным лицом кивает.
– Да, ей нужны. И ребенку, разумеется, надо поесть, но никто из них ничего не получит. Если ты купишь ей молоко, ты заплатишь втридорога, и эго твое точно так же раздуется. Помог матери накормить младенца. Что может быть лучше?
Я молчу, потому что каждый день давал им деньги, и теперь я чувствую себя дурачком.
– Как только ты отойдешь, молоко вернется в магазин. А твои денежки? Торговец получит долю; босс получит долю. А эти женщины, они перед ними в долгу, и им не перепадает ничего. А уж что будет с детьми… – Она зловеще обрывает фразу.
– Что с детьми? – Вопрос вырывается раньше, чем я успеваю осознать, что, возможно, не желаю знать на него ответ.
– Умирают. Иногда от голода. Иногда от воспаления легких. Жизнь у них трудная, так что каждая мелочь может оказаться губительной.
– Знаю. – Иногда так бывает, даже когда жизнь не настолько трудна, думаю я. Интересно, думает ли она то же самое?
– На самом деле, когда ты приехал, я опоздала как раз из-за такого ребенка. – Подробностей Яэль не рассказывает, предоставляя мне возможность додумать самому.
Яэль со своей закрытостью умудряется заставить меня чувствовать себя виноватым за то, что я до этого винил ее – ведь у нее было более важное дело, да еще и горечь – у нее всегда есть более важные дела. В первую очередь я испытываю усталость. Не могла, что ли, сказать, чтобы мне не пришлось сталкиваться с этой виной и горечью?
Иногда я думаю, что именно вина с горечью и есть наш с ней истинный общий язык.
* * *
Первым делом она показывает мне храм Шри Сиддхивинаяка, разукрашенный свадебный торт, атакуемый ордами муравьев-туристов. Мы с ней вливаемся в толпу, проталкиваемся в душный золотой зал и направляемся к украшенной цветами статуе бога-слона. Он красный, как свекла, словно ему стыдно, хотя, может, просто жарко.
