, и
благовонный пар от варившихся галушек разносился по утихавшим улицам». Как видим, в этом фрагменте – полный гоголевский набор: «блеск», «свет», «золото» (то есть апофеоз зрения), затем запах еды и сама вкусная еда.
В начале пятой главы незаконченной повести «Страшный кабан» смысловая конфигурация все та же – взгляд, впускающий в себя разноцветье и многообразие мира, затем сравнение пестрой толпы с едой, а затем и появление самой еды: «Как только проснулся Остраница, то увидел весь двор, наполненный народом: усы, байбараки, женские парчевые кораблики, белые намитки, синие кунтуши; одним словом, двор представлял игрушечную лавку, или блюдо винегрета…». Хозяин должен был «принять неимоверное множество яиц, подносимых в шапках, в платках, уток, гусей и прочего…» Далее упоминаются две бочки с горелкой и столы, «трещавшие под баранами» и жареными поросятами с хреном.
В повести «Майская ночь, или утопленница» в начале двух глав картина блеска и сияния (а где блеск, там и зрение) соединяется со словом «ужин», то есть с едой. Вторая глава открывается знаменитым описанием ночи («Знаете ли вы украинскую ночь?.» и т. д.) с перечислением «чудных видений», серебра и блеска, а затем, как это было в «Сорочинской ярмарке», взгляд переходит с вещей природных на человеческие: «…блестят при месяце толпы хат; еще ослепительнее вырезываются из мрака низкие их стены (…) Где-где только светятся узенькие окна. Перед порогами иных только хат запоздалая семья совершает свой поздний ужин». Та же связка – свет и еда, только поданная предельно коротко, есть и в начале четвертой главы. Ее первые слова: «Одна только хата светилась еще в конце улицы. Это жилище головы. Голова уже давно окончил свой ужин…».
Нечто похожее можно увидеть и в начале «Пропавшей грамоты»; здесь интересующая нас связка (так же, как это было в «Сорочинской ярмарке») усилена явлением запаха. Сначала идет нечто вроде предисловия к истории, а затем начинается сама история. Снова перед нами картина ярмарки, где описание всяческого цветового разнообразия сливается с описанием аппетитного запаха: «…дым покатило то там, то сям кольцами, и запах горячих сластен понесся по всему табору».
Объединение тем взгляда и еды видим и в самом начале «Страшной мести»: здесь вместо ярмарки – свадьба, то есть тоже что-то пестрое, подвижное соединяется с напоминанием о том, как в «старину любили хорошенько поесть». А в начале третьей главы при описании комнаты на фоне любимого гоголевского золота и серебра снова является напоминание о еде: «Вокруг стен вверху идут дубовые полки. Густо на них стоят
