Люций слушал, не прерывая. Его нижняя губа оттопыривалась, придавая лицу презрительное выражение; глаза сузились, смотрели пристально, не мигая.
— Я этого ожидал, — сказал он. — Но не думал, что события пойдут так ускоренно. Посмотрим. Скоро я получу из Понта более подробные донесения. Где письма, которые ты привез из Вифинии?
Клавдий достал из сумки несколько пергаментных свитков и положил на стол.
— Вот мой доклад; это донесения различных лиц и письма; это — обращение к тебе Никомеда.
— Хорошо. Ты останешься у меня обедать. Пока я буду читать, ты свободен. Потом ты дашь мне более подробные разъяснения. Подожди — остановил он собиравшегося выйти Клавдия.
— У тебя, вероятно, есть какие-нибудь дела в Херсонесе. Займись ими сегодня же. Завтра тебе придется опять ехать в Вифинию.
— В таком случае, если разрешишь, я пойду в город, — сказал Клавдий. — Когда явиться за приказаниями?
— Приходи завтра утром, как только встанешь. Мы вместе сделаем прогулку; у меня будет время. Кстати, ты не нуждаешься в деньгах? Нет? Ну, хорошо, как хочешь.
Он отпустил центуриона и, сломав печать, скреплявшую письмо Никомеда, стал читать послание.
Когда купленных римлянином рабов повели, оба скифа издалека, пробираясь в толпе, проводили их. Опять надо было думать о пристанище на ночь. Наконец Таргис сговорился с одним торговцем овощами, полугреком-полускифом: за плату тот согласился предоставить им ночлег в своем доме.
Это было недалеко от гавани. Маленькие домики, наскоро сложенные из грубо отесанных камней, лепились здесь друг к другу, вдоль узких переулков, заваленных кухонными отбросами, глиняными черепками и всяким мусором. Квартал был населен лодочниками, мелкими ремесленниками, матросами, рабочими, разгружавшими суда. Многие из них были рабами и большую часть заработка отдавали своим господам.
Люди ютились здесь в тесноте, в маленьких, грязных помещениях, спали на каменном полу, подостлав под себя рваные, засаленные лохмотья. Многие почти не жили в домах и приходили сюда, чтобы только пообедать печеным луком или кашей, к чему добавлялся иногда кусок несвежего мяса, обильно приправленного пахучими травами и пряностями. В теплое время года они спали во дворах, и здесь же жили их многочисленные дети — грязные, полуголые, шумливые; день они проводили в толкотне рынка или купались в море и играли на раскаленной солнцем прибрежной гальке.
Как только в небе появлялись звезды, квартал затихал и погружался в сон. Улицы пустели, во дворах кое-где еще сидели старики, тихонько разговаривавшие или прислушивавшиеся к слабому шуму прибоя; изредка проходило несколько пьяных, певших хриплыми голосами; откуда-нибудь издалека доносились отголоски, перебранки, и потом во вновь наступившей тишине изредка лаяли собаки да слышался шелест прибоя...
