Но что совершенно удивительно среди бьющихся вокруг трона сеньоров, раздирающих власть в разные стороны и заливающих все вокруг кровью вплоть до дворцовых ступенек, так это глубокая любовь народа к своему бедному безумному королю.
Послушайте, что пишет «Journal de bourgeois de Paris»:
«И вскричала парижская чернь: «О, дорогой Принц, горячо любимый Принц, никогда уже не будет у нас такого же доброго. Никогда больше мы тебя не увидим. Будь проклята смерть! Никогда ничего у нас уже больше не будет, кроме войны, раз ты оставил нас. Ты почил с миром, а нам остались лишь муки и страдания».
Как в античные времена, народ становится судией и воздает хвалу своим усопшим царям. Подождем немного, и мы увидим, как он станет их хулить и проклинать.
Что касается этого умирающего короля, то вместе с ним как будто бы агонизировал и народ, почивший вслед за ним.
В 1418-м новая эпидемия охватила Париж. Пять первых недель унесли пятьдесят тысяч человек. По утверждению могильщиков, они закопали сто тысяч трупов. Люди умирали так стремительно, что, как свидетельствует летописец этого бедствия, приходилось вырывать на кладбищах огромные ямы, куда помещалось сразу по тридцать-сорок сваленных в кучу и едва присыпанных землею тел. На улицах можно было встретить лишь священников, несущих иконы Господа Нашего.
Сапожники сосчитали мертвых своего цеха, и оказалось, что только в этом сообществе скончалось тысяча восемьсот человек как хозяев, так и подмастерий.
Вслед за чумой явился голод. Земледельцы перестали обрабатывать землю, и земля перестала родить. По всему городу слышны были лишь стенания и плач голодных детей. За живодерами, убивающими бездомных собак, следовала толпа бедняков, и некий парижский житель говорит, что убитых животных они тут же и пожирали со всеми потрохами.
В деревне становилось все меньше людей и все больше волков, которые в конце концов появились и в Париже. Объеденные ими трупы находили прямо на площадях и даже в брошенных домах. Противостоять подобному бедствию народ был не в состоянии, да и никак невозможно было с этим бороться. Как пишет все тот же парижанин в своем Дневнике, ибо народ теперь начал писать Историю, всяк покидал свое жилье — горожанин свой дом, и восемьдесят тысяч домов в Париже пустовало, земледелец — свою ферму, крестьянин — свою хижину. Всяк кричал: «Прощайте, женщины и дети. Мы бежим укрыться в леса, к диким зверям. Готовы к самому худшему. Вверяем себя сатанинской воле».
