Людо со страстью предавался самобичеванию. Губы его налились кровью, взор затуманился, а изменившаяся осанка сделала его присутствие более ощутимым. Неужели это его единственная страсть?
Этот мальчишка поражал Тиффани: она искренне любила его, но в ее чувстве было много удивления.
Снова зазвонил телефон.
— Да, мама? — ответил Людо, не глядя на высветившийся номер.
Голос в телефонном аппарате стрекотал с минуту, потом Людо положил трубку со словами: «Я тоже, мама, я тоже».
Он взял круассан и пояснил:
— Она пытается понять, не у меня ли она забыла молочко для тела от Шанель. Притом что она никогда не принимает здесь душ или ванну. Одним словом, заказ определился.
— Заказ?
— Ну да, заказ: чего я не должен покупать, а что мне следует подарить ей сегодня вечером.
Он схватил блокнот, где было записано его объявление, и протянул Тиффани:
— Вот ты, девушка, прочла такое объявление, и что ты о нем думаешь? Только честно.
Тиффани принялась разбирать его каракули. «Ночной птиц, приятный, болтливый, заядлый курильщик и выпить не дурак, трудный в общении, ненавидящий бывать на людях чаще одного раза в месяц и предпочитающий сидеть дома, сноб, музыкальный фанат, вплоть до передоза (когда музыку не слушает, то говорит о ней), ищет птичку сходной породы: депрессивную, склонную к крайностям (истеричность приветствуется), никудышную стряпуху и безрукую хозяйку — для страстных бесед. Достаток значения не имеет. Сексуально озабоченным особам просьба не беспокоиться. Равно как и кандидаткам в жены. Единственное непременное условие: иметь красивый негромкий голос. Присылайте кассету с записью. Субъективность рассмотрения всех кандидатур гарантируется».
Она сглотнула слюну:
— И долго ты это сочинял?
— Три минуты и всю жизнь. Ну как тебе?
— Катастрофа.
Людовик снова развеселился, он был в восторге. Тиффани опять недоумевала:
— Ты нарочно? Хочешь, чтобы ничего не вышло?
— Нет. Я хочу, чтобы она была на меня похожа.
— Ты безнадежен.
— В этом абсолютно с тобой согласен.
Тиффани встала, чтобы идти на работу, вздыхая: «Ох, бедный мой Людо».
Людовик спустился с ней вниз, чтобы прихватить почту.
Жадно затягиваясь самокруткой на свежем воздухе, он взял письма, остановился у подъезда лицом к площади Ареццо, на которой стоял птичий гвалт, и принялся распечатывать конверты.
Когда он добрался до послания на желтой бумаге: «Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто», легкая зыбь исказила его лицо, и он поежился, шепча: «Мама, ну что ты…»
