Янга поклонилась в пояс, скрывая лицо.
— А тебе, Мисаил, благодарение от Русской земли за то, что вернул ей у нее же нахватанное.
Мисаил слишком хорошо понял смысл последних слов, поторопился объяснить:
— На трех конях было приторочено. Один рязанский, второй — нижегородский, московский только один.
Кожаный мешок за почти десятилетнее время лежания в земле сопрел, рассыпался на куски, поэтому решили на всякий случай копнуть поглубже вдруг что-то из клада само по себе схоронилось. И правильно сделали, в мягкой, и сухой уже на саженной глубине глине, лопата звякнула — обнаружился сначала один тяжелый обод из серебра, затем второй, третий… Мисаил с изумлением смотрел на них, замотал головой.
— Это не мои… Это я не нахватывал, не клал.
Не трудно было догадаться, что кто-то еще раньше облюбовал приметный и скромный взлобок на берегу реки Москвы для своего клада, но кто именно и когда? Киприан внимательно рассмотрел арабские надписи на поясах и обручах, удивленно покачал головой.
— Однако раньше той поры, как Андрей Первозванный пришел на Русь с евангельским благовестием[42].
— Значит, когда еще и Москвы самой не было, раньше Юрия Долгие Руки? — Василий в нетерпении спрыгнул в яму.
Вслед за серебряными, искусно окованными изделиями стала обнаруживаться в еще более глубоко развороченном, песчаном уж нутре разная хозяйственная утварь — ножи, глиняные черепки, деревянные поделки.
— Была Москва — нет ли, однако люди жили. Такие, как мы, люди, — говорил Киприан, а Василий слушал его неверяще, не пережив изумления.
Думал он, что был тут со дня сотворения мира кондовый бор, из которого срубил пращур Юрий Владимирович первую городьбу Москвы, а Иван Калита затем и кремль первый, дубовый… А теперь что же выходит?.. Москва была тут всегда?. Люди в ней жили… И они тоже радовались, любили, тушили пожары, отстраивались, рожали детей, работали, пили-ели и били посуду — вон сколько черепков… Черепки эти ни к чему, а вот серебряные вещи кстати: можно из них отчеканить монеты. И может быть, когда-нибудь эти монеты станут единственным свидетельством того, что был тут стольный град Руси. Откопают когда-нибудь люди эти серебряные деньги, прочитают, как Киприан сейчас прочитал, скажут: «A-а, это Василий Дмитриевич сын Донского, извел арабские обручи на деньги для Орды…».
А Киприан между тем, утратив интерес к обручам, внимательно рассматривал новгородские гривны серебра. Что-то явно заинтересовало его в них, он заговорщически отозвал Василия в сторону, показал тусклый брусок:
