Такой притечей посчитал Василий как раз то раздражение, которое он испытывал, когда Киприан пытался объяснить страшный пожар города хмельным возлиянием москвичей. Получалось, что виноватым становился сам Василий, ибо началось общее пирование с его свадьбы.
— Не верна твоя притча, святитель! — Василий сказал это голосом ровным, однако со скрытым вызовом. Киприан его, как видно, не уловил, отозвался с прежней брюзгливой самоуверенностью.
— Говорил и говорить буду, не упивайтесь вином, в нем бо блуд есть!
— Говорить — говори, — неуступчиво продолжал Василий, — но зачем велишь дееписателю своему наинак историю Руси перелагать?
В карих глазах Киприана зародилось беспокойство, он уточнил осторожно:
— Что разумеешь, великий князь?
— То хотя бы, что во время принятия христианства Святой Владимир будто бы уверял послов, что веселие Руси есть пити и что будто бы никак не можем мы без хмельного жить.
Киприан с облегчением перевел дыхание, в глазах его опять появился дерзкий блеск.
— Так и есть, великий князь. Черным по белому написал самовидец, что Владимиру, когда прилежно выслушал он магометан, неприятно было обрезание и неядение свиных мяс, а о непитии вина и слышать не хотел, глаголя, яко в сих странах весьма сие неудобно, зане руссом есть в веселие и здравие от пития вина…
— Дальше?.. Следующие словеса какие? — настойчиво вопрошал Василий.
— Дальше?.. Дальше о другом вовсе..
— Нет, отче святый, не о другом. В летописи вот как, я читал, я помню: «…руссом есть в веселие и здравие от пития вина, с разумом пиемого». Зачем ты велел последние слова вымарать в своем своде? К Нестерову свитку уважительно относиться должно, он писал на родном русском языке, тогда как вся Европа, ты сам говорил, латынью одной пользовалась, а свое письмо вот только-только что заимела.
— Говорил, говорил!. Это верно, это так и есть! — В глазах Киприана родилась уж нешуточная тревога, он заметался взглядом, однако быстро нашелся: — Это, великий князь, значит, нерадивый перебельщик попался, добросовестность у него не занимает первого места, повелю наказать. А изъятые словеса повелю вернуть на место.
— Да, да, а еще повели изъять всю напраслину на отца моего, Дмитрия Ивановича Донского, возведенную, и под годом шесть тысяч восемьсот восемьдесят восьмым, когда игумен Сергий на рать с Мамаем его благословил, и под шесть тысяч восемьсот девяностым, когда ты ослушался приказа великого князя, самовольно Москву покинул, в Тверь побежал, — Василий Дмитриевич смотрел не мигая, голубые глаза его были жесткими и холодными. Киприан сразу вспомнил весь позор свой, перенесенный по воле Дмитрия Ивановича, подумалось, что и сынок его, пожалуй что, горазд тоже будет на бесчиние, да кабы еще не пожестче да не покруче оказался… И Киприан сказал с полным прямодушием, ни лукавства, ни дерзости не было в его карих терпеливых глазах, а только понимание и согласие:
