— Но все-таки, как? — лукаво настаивал Андрей.
— Конечно, кротким, в душевном сокрушении, со страхом в очах, может быть…
— Истинно так. Робким да скромным юношей был Авель.
Андрей поставил напротив слюдяного окна доску.
— А у Феофана он в церкви Спасо-Преображения на Ильине улице в Новгороде вот какой, смотри[45].
Он продолжал рисунок только что растертой черной краской: добавил густые пышные волосы, обозначил мощный, энергичный поворот сильной шеи, выписал широко раскрытые глаза, смотревшие уверенно, прямо, решительно. Это был лик доблестного героя, Василий рассматривал его со смущением.
— Стало быть, не верно Феофан изобразил?
— Если бы так…
— А как же?
— Многие не верно рисуют… А вдруг Феофан один из всех правильно увидел Авеля?
— Быть не может! В Священном же писании — в Свя-щен-ном! — истинно сказано, что был Авель безвинным страдальцем. А этот разве бы дал себя в обиду!
Андрей задумчиво поправлял рисунок легкими касаниями.
— Мы приносим сейчас на алтарь храма бескровные жертвы свои. А тогда были жертвы ветхозаветные: «…тогда возложат на алтарь твой тельцов».
— Но жертва же Каина была бескровной? Не потому ли Господь на него осерчал? — спросил Василий, удивляясь, как этот вопрос у него раньше никогда не возникал.
— Давид, царь израильский, в псалме своем говорит, что жертва Богу — дух сокрушенный, смиренный. Бог не оставит сердца, в коем сознание вины и греховности мучительно, яко огнь сожигающий.
— Так что же, значит, Каин своего брата родного на алтарь Господу принес? Это ты хочешь сказать?
— Нет, нет! — решительно возразил Андрей и даже сделал неверное движение рукой, отчего на лике Авеля возле губ образовалась горестная складка. — Авель кровавые жертвы приносил, а убийца его — бескровные, плоды земледелия, взлелеянные дождем и солнцем, не дивно ли?.. И скажи, великий князь, кто на кого первым ратью идет: земледелец ли на кочевника или же скотоводы кочующие на оседлых хрестьян?
Василий был ошеломлен вопросами изографа, даже головную боль почувствовал, словно бы его и впрямь тяжким мечом или дубинкой Каиновой по шелому ударили.
— Вот и я думаю все, прав ли Феофан? Может, он один на всем белом свете сумел проникнуть за тайную завесу, увидеть то, чего никому больше не дано? — Андрей продолжал машинально подправлять рисунок, затем, еще раз всмотревшись в лик Авеля, вдруг решительно замазал его, превратив в сплошной черный круг. Нет, не может того быть, не должно!
Василий опять не нашел, что сказать, спросил после продолжительного молчания:
