Гринберг замолчал и лишь сильнее вцепился в Киндера.
— Между прочим, обыск можно проводить только с санкции прокурора, мучительно освобождаясь от Гринберга, выдавил Киндер.
Все дружно проигнорировали это замечание, лишь пес, не прерывая своего занятия, снова зарычал.
— А, кстати, Руслан… э-э-э… Аркадьевич, это случайно не ваши кассеты? — вежливо поинтересовался Жбан.
После мучительной внутренней борьбы Гринберг преодолел искушение присвоить дефицитный товар.
— Нет, это Пашины вещи. И косметика тоже не моя.
Выяснилось, что все интересное в комнате, включая листовки, принадлежит убитому. Где и на какие средства Фотиев покупал дефицит и что собирался с ним делать, Гринберг не знал или не хотел говорить. Впрочем, все и так догадывались об этом — спекуляция в Университете была всеобщим занятием.
— Мы считаем, что это политическое убийство! — заявил Киндер, косясь на разложенные товары. — Совместно с мировой общественностью мы будем…
Остальное он договаривал из коридора, куда его вежливо вытеснили курсанты. Отдельные слова долетали, пока Киндера не погрузили в лифт.
Опечатав комнату, все направились в дежурную часть. Пес подгонял задержанного, курсанты поддерживали Фридриха Гермогеновича, Лариса Николаевна прижимала к груди неимоверно распухшую кипу документов. Дружинники волокли косметику и кассеты, обсуждая меж собой, сколько они могут стоить и ради забавы деля сумму на размер стипендии. Шпагин уносил листовки. Злобно ворчащий Гринберг отверг предложение переночевать в КПЗ и перебрался куда-то к своим знакомым.
Ехать на лифте Жбан отказался категорически. Однако его примеру последовали не все. Кулинич и дружинники все же доверились технике времен культа личности, и это стоило им еще одного приключения. Этажом ниже в лифт залез длинноволосый небритый молодой человек с рюкзаком. Безошибочно выбрав Мишу Галкина, растиравшего огромный синяк на скуле, он доверительно обратился к нему:
— Переезжаете, что ли?
— Угу, в новую комнату заселяемся, — отозвался Миша.
— Слушай, сэр, а у вас там нельзя переночевать? Я из Питера приехал тут к пиплам, а их на "Трубе" менты повинтили.
Миша раздумывал недолго.
— Ладно, ночуй. Если хочешь, сможешь задержаться недели на две.
Кулинич тяжко вздохнул и пробурчал:
— Да не стоит, наверное. Там и так сейчас народу полно.
В отличие от дружинников, опер не любил без повода закрывать людей в камеру, ограничиваясь удалением бродяг с территории. Но Галкин был неумолим:
