Клуцис запыхтел. Он даже не вник в смысл сказанного, уцепился лишь за то, что не понравилось.
— Ну и трус же ты! Через Германию, через Польшу прошли… а теперь…
— Сейчас опасности больше, чем раньше.
— Ерунда!
— А вот и не ерунда, — твердо отрезал Гринис и старательно разделил хлеб.
— Коли так, думай о себе одном. А мне мою долю подай всю!
Это было первое возражение против добровольно взятой Гринисом на себя обязанности провиантмейстера. От неожиданности у него даже руки замерли, пришлось помедлить с ответом.
— Нет!
Это единственное слово резко щелкнуло и еще больше подхлестнуло самолюбие Клуциса.
— Как это нет, мать твою так?! А если я того требую? И ночью сам разживусь харчем — во!
— Сам попадешься и нас погубишь, — возразил Гринис. — Что остальные думают? — Он повернулся к Модрису и Цабулису.
Парня явно соблазняло предложение Клуциса, но он уже привык считаться с Гринисом. Во всяком случае, память у него была не такая короткая, помнил и то, как Гринис совсем недавно разделил с ним свой завтрак, и пережитые опасности, когда именно он находил выход. Модрис несмело произнес:
— Да вроде поберечь бы надо.
— Мне все одно неохота есть, — прохрипел Цабулис.
Клуцис стоял на своем:
— А какое мне дело до остальных? Берегите, пока с голоду не сдохнете. Я свое требую!
— А мы не можем так делить: свое, мое.
— Ишь что выдумал!
— А потому, что ты сейчас сожрешь все, ночью ничего не достанешь, фрицы тебе хлеба не дадут. А завтра будешь глядеть, как мы едим. А мы не свиньи, которые…
— А кто это тут свинья, мать твою..? — угрожающе осведомился Клуцис. — Уж не я ли?
Гринис отрезал все тем же тоном:
— Ты не свинья. Ты прожорливый боров.
Дальше идти было уже некуда. Теперь или решиться на что-то, или идти на попятный. Клуцис крутил кулаком и взирал на Гриниса, как роющий землю бык. Посмотрел, посмотрел и… сник. Из-под кустистых, нависающих бровей на него было направлено что-то колючее, что-то сильнее его ярости — нет, не злость, не тупая ненависть, а сила. У Клуциса были дюжие ручищи, огромное тело и тяжелый кулак, он мог лить в глотку водку, как воду, кусищами глотать мясо, ворочать тяжелые ящики и мешки, но ему недоставало той силы, которая проявляется во взгляде, в воле, в выдержке… силы, которая у настоящего мужчины в сердце, а не в кулаке. По сути дела, Клуцис был труслив.
— Вот, стало быть, как, — буркнул он, отвернулся от Гриниса и уставился на кончики своих сапог.
— Возьми хлеб и заткни свою паршивую глотку, — окликнул его Гринис, и тот послушался.
