В углу стояла нарядная елка. Витя Шанхай, с которым Король был теперь почти неразлучен, устроил фейерверк из бенгальских огней. Завели граммофон, поставили танго «Брызги шампанского». Тетя Соня суетилась возле стола, где было все, даже мандарины. Валентин настраивал свою гитару.
Включили радио, чтобы послушать выступление Сталина. Он сказал, что Победа уже близка.
Король и Шанхай держали в руках по бутылке шампанского. Лида приготовила пластинку.
Начали бить куранты. Запенилось разлитое по бокалам вино. Все встали.
— Ну, братва, — за тех, кто там, — произнес Король традиционный тост. — Пьем до дна.
Он взял гитару, и Шанхай запел под его аккомпанемент:
Новый год, порядки новые.
Колючей проволокой наш лагерь обнесен…
Гуляли, веселились всю ночь. А в шесть утра прибегает вдруг мать Артиста, вся в слезах, рвет на себе волосы, пытается что-то сказать, но вместо слов — бессвязное бормотание. Король дал ей воды, успокоил немного и тут мы услышали страшную весть:
— Сын мой… повесился.
Из сбивчивого рассказа Фединой матери, которая то и дело всхлипывала, мы узнали, что случилось это после полуночи. Они были вдвоем. Отметили наступление Нового года, выпили по стакану вина. Федя почему-то расплакался. Сказал матери, что сходит в сарай, принесет дровишек. Долго не возвращался, и мать стала беспокоиться. Вошла в сарай, окликнула, посветила спичкой. И вдруг заметила, что на веревке, перекинутой через балку, висит человек. Горло перетянуто петлей, в ногах раскиданная охапка дров. «Сынок…» Хватаю скамейку, тесак, подбегаю к нему. Дотягиваюсь до веревки — не знаю, откуда силы взялись… Он падает, хочу поддержать, хотя понимаю, что все уже бесполезно… Вот — нашла у него в кармане. Это он тебе…
Продолжая всхлипывать, женщина протягивает Валентину клочок бумаги. Король читает вслух:
«Братва, простите меня, но больше так жить не могу. Много сделал я людям пакостей. На моих глазах бросилась под трамвай женщина, у которой я вытащил пять детских карточек на продукты и хлеб… Уходя от вас, прошу: станьте вы, наконец, людьми, не приносите людям горя в новом 45-м году — его и без этого кругом хватает… Очнитесь, милые мои. Не так вы все живете. И я жил не так. Поэтому и решился… Прошу, Валя Король, похороните меня «по-босяцки». Прощайте.
Ф. А. 1/I 1945 г.»
Его посмертную записку привожу я, конечно, по памяти. Может, слова какие-то были другими, но за содержание ручаюсь.
Смерть Артиста и эта записка были для нас, как гром среди ясного неба. Все вмиг протрезвели. При гробовом молчании Валентин достал зажигалку, и листок запылал желтым пламенем.
