Впрочем, еще тогда, едва соприкоснувшись с воровским миром, я уяснил себе: «воры в законе» — карманники с такими не только уживались, но и оказывали им разные услуги. Что здесь сказывалось — босяцкая солидарность или опасение, что эти люди в случае, если их «отлучат», не постесняются пустить в ход оружие? Скорее всего, и то, и другое.
Случай в сарае какое-то время спустя всем нам о себе напомнил.
…Шла война. Кончилось лето сорок четвертого. Большинство моих сверстников вместе со взрослыми, как могли, приближали победу. Видел в кино журнал, как мальчишки, заменяя своих отцов, по десять часов в сутки работали за станком, юных пионеров-героев. Но, находясь в совершенно другой обстановке, я был настолько далек от реальной жизни, что казалось, будто бы все это происходило в ином, незнакомом мне мире. Когда Король меня похвалил за первое дело, назвал «героем», я принял его слова как должное и очень гордился оценкой «наставника». Другой мир был для меня чужим.
Задумываться о подлинных и мнимых ценностях жизни я стал много позже, уже повзрослев. Но и в зрелые годы старался гнать «крамольные» мысли. Иначе пришлось бы признаться самому себе, что жизнь прошла впустую.
Одна за другой оживали в моей памяти картины давно пережитого. Теперь уже мне самому захотелось рассказать следователю о своем прошлом. Если, конечно, у него хватит времени и терпения меня выслушать. Но тут же закралось сомнение в его истинных намерениях. Может, это тактический ход? Расчувствуется, дескать, Лихой, вспоминая свою непутевую жизнь — вечный риск, мытарства по этапам да зонам, и в надежде, что срок скостят, явится с повинной. Нет уж, на такую дешевку меня не возьмешь, гражданин следователь.
Погоди, Валентин, не фантазируй. Следователь, скорее всего, делает ставку на другое. Он почти уверен, что по всей логике я не смогу, не должен простить Сизому его подлость. Положим — не прощу, выдам. Но что тогда? Тогда они, эти «кооператоры», распустят слух, что я «ссучился», продался «ментам». Не успею еще загреметь по этапу, как и на воле, и в зоне будут считать, что Лихой — проститутка и при первой возможности нужно его убрать. Или, по крайней мере, «опустить», опозорить.
Прежде в таких случаях собиралась сходка, тебя выслушивали, каждый из «воров в законе» мог высказаться. Потом голосовали — и вопрос чаще всего решался по справедливости.
А этим, нынешним, порешить человека — плевое дело. К тому же знают они, что я «завязываю»… Думай, думай, Лихой, как быть.
