— Спасибо, вам, спасибо… Господь вам воздаст.
Гуркевич ответил ей яростным взглядом. Жандарм шел за ними меж путей узкоколейки. Сбоку мелькнула лысина майора; он посмотрел на Гуркевича с совершеннейшим равнодушием. Груз в мешке продавливал позвоночник. Из мешковины выступали острые края.
— Что у вас там такое? — спросил Гуркевич жалобно. — Свинец?
— Засунула что могла, — пропищала бабенка в ответ. — Бедный человек, он все на спине унесет…
— На чужой, — пробурчал Гуркевич.
Сердце разрывалось. Он поднял глаза: жандарм по-прежнему смотрел в его сторону. Гуркевич покачнулся.
— Ради бога! — взмолился он. — Выбросьте что-нибудь из этого мешка. Смерти моей хотите?
Пройдя еще несколько шагов, Гуркевич споткнулся о камень. Выронил мешок. Загрохотали железяки. Гуркевич быстро откинул край холщовой дерюги. Показалась печная решетка, утюг с запасными сердечниками, безнадежно закопченные кастрюли.
— Боже! — простонал Гуркевич. — Выкиньте вы этот хлам!
— Хорошо вам говорить, — пропищала плаксиво бабенка. — А кто мне что даст? Все разрушено, сожжено…
Жандарм между тем приближался, суровый, краснорожий. Гуркевич схватился за холщовые края.
— Послушайте… я заплачу… Целую печь поставлю… Дам электрический утюг… выбросьте это!
— А где я вас буду искать? — спросила бабенка со вздохом. — Поймите, что при мне, то мое… Вы молодой, сильный…
— Du Laus!.. — заорал жандарм. — Los![19] — Ствол автомата угрожающе запрыгал.
Гуркевич нечеловеческим усилием забросил мешок на спину. Глаза едва не вылезли из орбит, ноги подкосились. Жандарм приотстал. Впереди, шагах в пятнадцати, помахивал узлом майор.
Гуркевича шатало. Он посинел, на руках и на лбу вздулись жилы. Дерюга опять выползала из ладоней; он удерживал мешок последним, отчаянным, усилием.
— Ты, старая курва! — прохрипел Гуркевич. — Я тут сдохну из-за твоих железок! И восстанию придет конец… Чтоб тебя в аду на этой решетке сам святой Игнатий Лойола поджаривал.
— Не стыдно вам так говорить? — вздохнула бабенка в ответ. — Немец, и тот понимает людскую недолю… Свои всегда хуже всех. Кто устроил восстание, скажите, а?
— Может, я? — охнул Гуркевич в отчаянии. Сделал пару нетвердых шагов. Мешок давил словно поршень огромной машины. Гуркевич качнулся, задевая идущих рядом. Груз опять потащил его назад; он бессильно повалился сверху.
— Я дам… вам… пять рублей, — проговорил он, едва дыша. — Пять золотых рублей за этот металлолом…
Жандарм ткнул стволом мужчину, выбежавшего по нужде на обочину. Гуркевич торопливо запустил руку в рукав, разорвал дрожащими пальцами подкладку и извлек завернутую в бумажку монету. Блеснуло потемневшее золото. Он сунул его бабе под нос.
