— Ваня, садись же! Смешной какой, — смеялась Елизавета Михайловна, и хорошо ему было от ее смеха. — Расскажи же мне, Ваня, о себе, — прямо приступила она, — все расскажи — и хорошее, и дурное. Да, впрочем, подожди, ведь соловья баснями не кормят; верно, хочется есть.
Елизавета Михайловна пошла к шкафу, и через несколько времени перед Ванькой появились кусок пирога, пряники, колбаса и белый хлеб.
— На, кушай на здоровье, — суетилась она, чувствуя себя необыкновенно хорошо. Она резала пирог, выбирала лучшие пряники, и все это очень занимало ее. Ванька до сих пор слова не вымолвил.
«Точно гость пришел, как ублажает, — думалось ему. — Дома-то бьют, а здесь вон ласка, да привет. Господи, поклониться бы ей до земли!» — и он был на верху блаженства, смущаясь в то же время и не зная, что с собой делать. Мало-помалу смущение исчезало. Утолив голод, он начал рассказывать про свое житье. «А за это приколотили», — потупя глаза, оканчивал он какой-нибудь эпизод своей жизни.
Лиза мучилась за него и, казалось, с каждою минутой больше любила его. — «Вот школа жизни: она или закалит, или ожесточит против всего, — думала она и слушала рассказ про Волчка, ужасалась жестокости его мучителей, этих маленьких, невинных детей. — Как вырвать их из этой среды, как вложить в них начала нравственности и милосердия к ближнему? Ведь ходят же они в церковь, значит Бога любят, а между тем жестоки от своего непонимания. Им нужны ласки, а не побои, про которые рассказывает Ваня. А у взрослых-то как сердце закалено! Ведь и они — такие же дети, без разума и понимания. Нужно их учить, потому что с такими отцами дети останутся всегда жестокими».
А Ванька рассказывает про мать, как она сидит иногда по целым дням на лавке, все что-то бормочет и смотрит в даль.
«Это русская-то женщина, на которую возлагаются надежды в обновлении русского духа, когда, может быть, она желает одного — поскорей беспробудно заснуть. Где ей умиротворять, когда она сама пришиблена, забита и жаждет покоя? Здесь нужен переворот всей русской жизни, потому что улучшение какой-нибудь одной ее черты не может иметь значения».
Ванька говорит про свою бедность, как, случалось, по целым дням хлеба в избе не бывало, а Лиза сильнее мучается. «Где ж им нравственность проповедывать, когда голод заставляет на преступление идти! Ведь все забудут — и Бога, и совесть, только бы хлеб был. Бедные!.. Не обновишь их, не накормив перед тем досыта. И только после этого надо сеять любовь».
