— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— И ты считаешь, что знаешь достаточно, чтобы тут помогать? Например, укрывать корты, подавать мячи, натягивать ракетки? Справишься с этим?
— Да, сэр. Я разговаривал с парнем, который работал здесь до меня, и он рассказал мне, что нужно делать, и я знаю, что справлюсь.
Отто Шиллинг кивнул:
— Хорошо. Я возьму тебя с испытательным сроком. Тот парень был слишком ленив, так что не ленись. Ты будешь получать двадцать пять долларов в неделю, но тебе за эти деньги придется хорошенько потрудиться. Если ты чего-нибудь стоишь, будешь помогать мне давать уроки тенниса. Может, я тебе позволю и самому давать уроки, если ты хорошо играешь. Ты хорошо играешь? — он посмотрел на Джима широко открытыми голубыми глазами.
— Я хорошо… играл, — сказал Джим, стараясь, чтобы его ответ звучал одновременно и скромно, и убедительно.
Отто одобрительно кивнул. Он не одобрял американскую приверженность к скромности. Когда он был чемпионом Австрии, многие говорили, что он зазнайка. А почему бы ему и не зазнаваться? Он был великий игрок.
— Жить будешь в отеле, — сказал Отто напоследок. — А сейчас иди к мистеру Киркленду, управляющему, я ему позвоню. Начнешь завтра в семь тридцать утра. Я тебе скажу, что делать. Может, сыграю с тобой, посмотрю, выйдет ли из тебя толк. А теперь можешь идти.
Джим поблагодарил и вышел. Справа от него находился большой бассейн с искусственным пляжем. На пляже, под зонтиками сидели состоятельные мужчины и женщины, а фотограф, похожий на злодея, снимал группу молоденьких девушек. Может, это кинозвезды, подумал Джим. А если кинозвезды, то кто из них? Они были как близнецы, белозубые, с выбеленными волосами, стройные, загорелые. Он никого не распознал.
Джим поднялся по лестнице в отель. Большое, бестолково построенное здание, покрытое белой штукатуркой и окруженное пальмами. После шести месяцев неудобных меблированных комнат его грела уже одна только мысль о том, что он будет здесь жить, пусть даже временно. Он уже привык к бродячей жизни и к своему положению в ней в качестве временного постояльца. Он считал само собой разумеющимся, что его скитания закончатся, только когда он найдет Боба. И тогда они как-нибудь организуют совместную жизнь, хотя о том, что это будет за жизнь, у него было довольно смутное представление. Между тем, он брался за работу, которую удавалось найти, и жил счастливо в настоящем. Если не считать воспоминаний о золотистом теле Боба на берегу реки в тот солнечный день, у него не было прошлого. Отец почти стерся из памяти, мать тоже, оба серые, бесформенные… А самым темным и туманным было воспоминание о море. Забылось все, кроме Коллинза и двух девушек в Сиэтле. Только тот вечер и запечатлелся в его памяти.
